Dragon's Nest – сайт о драконах и для драконов

Dragon's Nest - главная страница
Гнездо драконов — сайт о драконах и для драконов

 

«Великий муж хранит в себе дао и ждет своего часа. Когда время наступит, он превращается в дракона в облаках, … свободный, сильный, взмывает ввысь. Когда же его время не пришло, он подобен барсу, скрывающемуся в тумане, … тихий, безмолвный, ск
Бо Цзюйи «Письмо к Юань Чжэню» (IX в.)

Ларичев В. Е. , С. А. Комиссаров «Драконический мир, драконическое время (к проблеме семантики свернутого кольцом хищника)»

Сюжет свернувшегося в кольцо плотоядного зверя,
похожего то на пантеру, то на барса, волка или собаку, теснейшим образом связан с идеологией и бытом кочевого мира.
Его расшифровка потребует значительных усилий…

С.С. Сорокин [1]

Вводные замечания. Семантика образов искусства скифо-сибирского звериного стиля юга Сибири, Средней и Центральной Азии —тема столь же актуальна, сколь и далека от решения. Так, предлагаемые варианты «прочтений» тех же, положим, особо популярных в искусстве эпохи раннего железного века сцен «борьбы и терзаний» отличаются озадачивающим разнообразием, что есть свидетельство неопределенности интерпретаций (их, как правило, отличает низкая степень доказательности, если не сказать —полное отсутствие таковой).

Методические установки. Истолкования образов художественного творчества скифской эпохи обретут желанный уровень лишь при использовании на первом этапе исследования неординарной, естественнонаучного стиля методики изыскания, когда выводы обосновываются не отвлеченными от реалий размышлениями «по логике вещей» или «здравому смыслу», а неоспоримой силы аргументами —числами и, в определенных случаях, геометрией объекта изучения. Та же методика требует непременного соблюдения одного фундаментальной важности условия —вся искомая информация должна вначале извлекаться только из самого этого объекта, без апелляций к иным предметам и аналогиям из области этнографии и мифологии. Такой подход в изучении образцов искусства от палеолита до раннего средневековья привел к положительным результатам, подтвердив факт основополагающий —бережного, на протяжении многих веков и тысячелетий, сохранения жречеством особо важной (протонаучной, мироведческой, философской) информации, которая запечатлевалась в скрытых (зашифрованных) контекстах предметов художественного творчества (см., для примера: [Ларичев, 1993а и б; 1999а; 2000а и б; 2001а и б; Ларичев, Ефремова, 1998; Ларичев, Жемерикин, 1996; Ларичев, Новиков, 2000; Ларичев, Варенов, 2001а и б; Ларичев, Бородовский, 2002; Ларичев, Кирьяк, 2002; Алкин, 1999]).

Новая методика предполагает также придирчивый выбор подходящего для интерпретаций предмета искусства. Придирчивый потому, что его следовало превратить затем, в ходе неординарной направленности поиска, в особой важности историко-культурный документ, а именно —в добротного качества источник. Он, этот предмет, должен поэтому обладать совершенно определенными особенностями —информационно насыщенным, доступным для прочтения знаково-образным текстом, со странной, конечно же, для иного археолога-вещеведа «грамматикой», «синтаксисом», а также поразительным в непривычности «алфавитом». Проще говоря, легко распознаваемый визуально художественный образ, запечатленный в объекте искусства звериного стиля, должен быть непременно совмещен с числовыми знаковыми записями, подходящими для тестирования (т. е. достаточно протяженными) и, желательно, обладать особенностями, позволяющими анализировать геометрические особенности фигур персонажей.

Источник. Все это может показаться всего лишь отвлеченной теорией. Поэтому подкрепим изложенное практикой: рассмотрим один из подходящих для семантических реконструкций предметов искусства —бронзовое зеркало с изображением свернутого кольцом дракона (рис. 1). Его диаметр 9,0 см, толщина 0,4 см, по краю выделен узкий бортик, лицевая сторона чуть выпуклая. Эта уникальная вещь была обнаружена в Синьцзяне при раскопках погребения М165 могильника Чауху-4 [Ли Сюэтан, 1993, с. 122-123]. Сама могила, в которой было захоронено три молодые женщины, не удостоилась отдельной публикации. Ее характеристики и материалы приводятся только в сводных описаниях и таблицах. По особенностям погребальных сооружений и найденной керамике китайские археологи отнесли ее к первому, наиболее раннему периоду существования могильника. В отчете о раскопках упоминается о находке еще одного зеркала с аналогичным изображением (в погребении М156). Однако во всех доступных публикациях о нем отсутствуют рисунок, фото и подробное описание. В предварительном сообщении, посвященном первому зеркалу, было высказано предположение о закодированной в сюжете идее солнечного затмения [Комиссаров, 1998]. Детальное изучение числовых последовательностей нацеливалось на раскрытие астрального характера зеркала.

бронзовое зеркало с изображением свернутого кольцом дракона
Рис. 1

Презентация образа и знакового текста. Фигура дракона вписана в круг. На теле его от крупа до головы размещается 41 полоска (выступы). Они, видимо, имитируют шерстяной покров тела фантастического существа, которое интерпретируется китайскими исследователями по-разному: как дракон, тигр или волк. По общей стилистике изображение напоминает известный в скифском искусстве мотив свернувшегося кольцом хищника (как правило, кошачьего). Раскрытая зубастая пасть и когтистые лапы сближают его с центральноазиатской группой находок, которую Г.Н. Курочкин считает сформировавшейся под влиянием древнекитайского искусства и датирует VIII —VII вв. до н. э. [Курочкин, 1993, с.65-66] [2] . В этом отношении находка из Чауху может трактоваться как своеобразное связующее звено в предполагаемой схеме развития. Запечатленный образ носит явно синкретический характер. Оскаленная пасть и треугольное ухо намекают на собачьего хищника, закрученный спиралью хвост —на кошачьего; в то же время непропорционально длинное, вытянутое тело, маленькие ножки, угловатый контур головы усиливают «драконовость» облика. Сочетание разных «зверей» в одном связано, как будет показано ниже, с общей семантикой образа. Глаз дракона —круглый (см. на рис. 1 литеру а). В широко распахнутой пасти размещено 8 зубов —5 на верхней челюсти и 3 —на нижней [3] . Перед кончиком носа располагается кружок, явно отделенный от тела в качестве самостоятельного элемента (см. литеру б). Особая структура —петелька зеркала (см. литеру в).

Тестирование блоков знаковой системы; календарно-астрономический характер ее. Если принять знаки на теле и зубы за счетные знаки, то общее количество их составит весьма знаменательное в древней календаристике (известное в Сибири с эпохи палеолита!) число (см.: [Ларичев, 1999б, с. 308-330]):

41 (выступы) + 8 (зубы) = 49

Оно примечательно тем, что при восприятии каждого знака в качестве символа суток определяет период времени, кратный синодическому лунному месяцу (цикл смещения ночного светила по небосводу относительно Солнца):

49 сут. : 29,5306 сут. = 1,6592 » 1 2/3 син. лун. мес.

Легкое несоответствие истинной продолжительности 2/3 син. лун. месяца (недостача 0,2176 сут.) позволяет разгадать числовое предназначение знака а, глаза дракона. Его следует принять за факультатив, который подключался в счетную систему при повторном считывании 49 знаков, когда происходила автоматическая коррекция лунного периода:

49 сут. + 1 (а) = 50 сут.

50 сут. : 29,5306 сут. = 1,6931 син. лун мес.

Как можно убедиться, легкая недостача в первом соотношении, компенсировалась (в определенной мере) во втором, ибо

(49 сут. + 50 сут.) : 29,5306 сут. = 3,3524 » 3 1/3 син. лун. мес.,

что превышает истинную длительность 3 1/3 мес. на 0,5639 сут.

Эта сама себя корректирующая календарная счетная система по сути своей аналогична хорошо известной в древней (с эпохи палеолита) системе, когда один лунный месяц принимался равным 29 суткам, а очередной —30 суток, что и позволяло легко (автоматически!) избавиться от неудобной при отслеживании времени дробной части синодического лунного месяца —0,5306 суток:

29 сут. ® 30 сут. = 59 сут.

59 сут. : 29,5306 сут. = 1,9979 » 2 син. лун. мес.

Для подтверждения сказанного рассмотрим, к примеру, очередной период, который фиксировался при последовательном счислении 49 ® 50:

[49 + 50] + [49] сут. = 148 сут.

148 сут. : 29,5306 сут. = 5,0117 ≈ 5 син. лун. мес.,

с точностью (превышение) 0,347 сут., что составляет половину (с максимально возможной точностью!) продолжительности древнейшего варианта лунного «года» —десятимесячного цикла (т. н. «год» основателя Рима —Ромула; подробности см. [Ларичев, 2001б]).

Реконструкция системы счисления драконического (затменного!) года. Самый, однако, впечатляющий и кардинально важный для семантических реконструкций результат достигается при выходе на первый целостный (т. е. годовой продолжительности) цикл, когда алгоритм [49 ® 50] повторится трижды, а весь числовой ряд завершится счислением половины четвертого, т. е. 49 сутками:

[49 + 50 сут.] ´ 3 + [49 сут.] = 346 сут.

Для каждого, даже слабо осведомленного в астрономии и календаристике археолога такой результат не может не впечатлить, ибо 346 суток есть год весьма своеобразный —драконический, затменный, определяющий цикл смещения Солнца от одного узла лунной орбиты (точка пересечения Луною эклиптики, т.е. пути Солнца) к другому (173 сут.) и возвращения вновь к первому узлу (очередные 173 сут.):

173 сут. + 173 сут. = 346 » 346,62 сут.

Год этот примечателен тем, что в течение последних 11 суток его могло ожидаться лунное затмение, окажись в те дни ночное светило в фазе полнолуния (подробности см. Ларичев, 1993б).

Итак, числовая, алгоритмического типа знаковая запись 49 ® 50, позволяющая считывать годовой драконический (затменный) цикл, позволяет безукоризненно точно определить семантическую значимость свернутого кольцом существа с широко распахнутой пастью. Это в самом деле дракон, действо которого всегда нацеливалось на одно и то же —на поглощение светил ради погружения Мироздания в желанное ему состояние неупорядоченности, т.е. Хаоса. В качестве символа такого рода светил предлагаем принять знак б, расположенный вблизи конца морды фантастического зверя.

Реконструкция системы счисления лунного года. Возможности счетной системы, связанной с драконом, не ограничиваются изложенным. В последующем счислении, нацеленном на выход к рубежам лунного и солнечного годовых циклов, задействовать следовало лишь знаки зубов (8) и, дополнительно (факультативно), в определенный момент, знаки а и б. Речь, следовательно, идет о восприятии знаков тела дракона, глаза его и б в качестве алгоритмического типа счетной системы, характерной для древних числовых записей, связанных с объектами искусства.

Разъясним сказанное на примере: подключение к полученному ранее числу 346 знаков всех зубов позволяет выйти на рубеж окончания простого лунного года —

346 сут. + 8 сут. = 354 ≈ 354,367 сут.,

а подключение в третий год знака б позволяет выйти на рубеж окончания високосного лунного года и на сутки повтора лунного затмения (согласно расчетам астрономов, такое затмение повторяется на 355-356 сут. после предшествующего) —

346 сут. + 8 сут. + 1 (б) сут. = 355 сут.

Последнее обстоятельство подкрепляет верность определения знака б как светила, поглотить которое (затмение!) стремится дракон.

Реконструкция способа выравнивания лунного счета времени с временем солнечным (сезонным). Затменная сущность интеркалярия (аспект смерти, ухода в небытие). Что касается способа счисления солнечного времени, то, судя по всему, календаристы Чауху следовали обычному в древности лунно-солнечному календарному канону, а именно:

3 лунных года считывались один за другим в порядке, представленном выше, а затем в счетную систему вводился интеркалярий продолжительностью 34 сут., который считывался или по 8 знакам пасти (зубы) с подключением в конце знаков а и б

[8 сут. х 4] + [1 (а) сут. + 1 (б) сут.] = 34 сут.,

или по знакам тела до пары явно сближенных черточек г и д, которые и определяют, соответственно, 33 —34 сут. от начала счета.

То или другое (проще —второе) позволяло по окончании лунного трехлетия и завершения интеркаляции выровнять лунный счет времени со временем солнечным (сезонным!). В самом деле:

(354 сут. ´ 3) + 34 сут. = 1096 сут.

1096 сут. : 365,242 сут. = 3,000750 солн. лет.

В заключение календарных расшифровок обратим внимание на затменную сущность 34 суток интеркалярия. Этот период есть в календаристике эпоха солнечного затмения. Суть такого цикла в трехлетии заключается в следующем:

когда в течение 17 суток Солнце сближается с узлом лунной орбиты, а затем в последующие 17 суток отдаляется от него, то может ожидаться наступление солнечного затмения или даже двух затмений, ибо в течение 34 суток Луна может оказаться в фазе новолуния дважды. Обратим внимание на то, что 34 сут. кратны не синодическим, а сидерическим (звездным!) оборотам Луны (движение ночного светила на фоне звезд, что позволяло отслеживать ее смещение с особой точностью):

34 сут. : 27,32 сут. = 1,2445 » 1 ¼ сид. лун. мес.,

а 8 сут. (знаки зубов пасти дракона!), которые считывались четырежды, кратны синодическому (фазовому, смещение относительно Солнца) обороту Луны:

8 сут. : 29, 5306 сут. = 0, 2709 ≈ ¼ син. лун. мес.

Реконструкция систем счисления синодических оборотов планет. Исключительные комбинаторные возможности немногих чисел, остроумно избранных для знаковых записей зеркала, подтверждают предельно простые алгоритмы счисления циклов синодических (относительно Солнца) оборотов планет. Периоды двух из них определяли все (исключая глаз!) взятые определенное число раз знаки дракона (49), дополненные в конце счисления знаками тела (41) и глазом (а):

Венера : (49 сут. ´ 13) + 41 + 1 (а) сут. = 584 » 583,9 сут.

Марс : (49 сут. ´ 15) + 41 + 1 (а) сут. = 780 » 779,9 сут.;

в одном случае —все (исключая глаз!) взятые 8 раз знаки дракона, дополненные в конце счисления знаками зубов (факультатив):

Юпитер : (49 сут. ´ 8) + 8 сут. = 400 » 398,9 сут.;

и в одном случае —все взятые 9 раз знаки только лишь тела дракона и глаз его —а:

Сатурн : (41 + 1 (а) сут.) ´ 9 = 378 » 378,1 сут.

Эта своеобразная числовая комбинаторика —хорошее поле для семантических оценок каждой из планет (интерпретационный сюжет, который заслуживает особого разговора).

«Зверь в кольце»: в поисках утраченного смысла. Чрезвычайно выразительный образ, который сам по себе сюжет, устойчиво встречается в пределах всей обширной области распространения памятников скифского культурного круга [4] . В качестве одной из основ —«наиболее оригинальных, самобытных, ниоткуда не заимствованных мотивов, составляющих первичное ядро скифского звериного стиля» [Ильинская, 1971, с. 78], —он неоднократно становился предметом специальных исследований. Однако разработка его сводилась либо к наивной этиологии (поза «типичная для отдыхающей кошки» [Баркова, 1983, с. 23]), либо к громоздким типологическим построениям. Однако чисто вещеведческие штудии одних и тех же, по существу, материалов часто приводили исследователей к прямо противоположным выводам, порождая бесконечные споры об исходных импульсах и формах [5] . Взятая вне культурного контекста типология вела к тому, что в отдельных случаях два варианта иконографической схемы обнаруживали в составе единого комплекса, по поводу чего М.Н. Погребова и Д.С. Раевский меланхолично заметили: «… небезынтересно с точки зрения оценки скорости развития рассматриваемой схемы и подтверждает тезис об уязвимости опоры на композиционные особенности трактовки данного мотива при решении вопроса о соотношении различных его воплощений во времени» [Погребова, Раевский, 1992, с. 119]. Воистину, еще как подтверждает!

Бесконечные рассуждения о том, какое изображение более «реалистично», а какое более «схематично» запутали даже такого строгого исследователя, как С.С. Сорокин, что выразилось у него в примечательной фразе: «…Морда выполнена реалистически (хотя она и принадлежит фантастическому зверю)» [Сорокин, 1972, с. 77]. Чтобы вырваться из порочного замкнутого круга субъективных оценок, Ю.Б. Полидович попытался определить набор формальных признаков, которые характеризуют каждый из объектов. В итоге он пришел к следующему выводу: «процессы зарождения [курсив наш —В.Л., С.К.] и развития изображения [курсив автора —В.Л., С.К.] свернувшегося хищника проходили различными путями в западной и восточной «провинциях» скифского «звериного стиля» [Полидович, 1994, с. 67]. Тем самым он попытался доказать, что видимое единство образа на самом деле таковым не является, с чем трудно согласиться.

Сказанное невольно подталкивает к однозначному выводу: только формально-типологический (а не структурно-семантический) анализ предметов искусства неизбежно приводит к подобным противоречиям. Между тем, семантике достойное внимание не уделяется (если не считать за таковую набившие оскомину фразы о «тотемных знаках» или о символах «хищности и силы»). К числу серьезных интерпретаций семантики относится лишь вывод Д.С. Раевского, который установил структурное соответствие между образами «свернувшегося в кольцо хищника» и «мирового змия» [Раевский, 1985, с. 118, 119] и, таким образом, включил скифский сюжет в семантическое поле, связанное с космогоническими мифами (а не только с хтонической составляющей модели мира). Поскольку змей и дракон полностью алломорфны, то изображение из Чауху можно рассматривать как подтверждение этой гипотезы. Отметим также методологически высоко значимую идею Е.Е. Кузьминой, которая при интерпретации другого популярнейшего сюжета скифо-сакского искусства, сцены терзания, предположила астрально-солярную семантику его [Кузьмина, 1979]. Это всецело подтверждает анализ числовых кодов дракона из Чауху.

Семантика свернутого кольцом хищника. Роль жрецов-астрономов в архаических обществах Центральной и Восточной Азии. Для уточнения общей семантики фантастического обличья свернутого кольцом существа, заключенного в круг, равно как и источников его формирования, еще раз обратимся к его трактовке. Перед раскрытой пастью зверя расположен маленький кружок, который он заглатывает (или изрыгает). Композиция явно изображает широко известную мифологему о пожирании небесного светила драконом (или его алломорфом: змием, крокодилом, лягушкой). Само зеркало, край которого оконтуривает свернувшегося зверя, возможно есть светило в брюхе хищника. Тем самым, как всегда, поразительно экономными средствами жрецы зафиксировали три этапа развития событий: зверь глотает светило (идея смерти) —содержит его у себя в брюхе (временное торжество Хаоса) —и вновь выпускает наружу (идея возрождения).

Интересен в генетическом плане и синтетический (волк —тигр —дракон) облик хищника. Устойчивая космологическая связь тигра и дракона известна в китайской мифологии, в которой она восходит к эпохе позднего неолита. Однако глотает Солнце в китайском фольклоре Небесная собака (в данном случае, волк) Тянь-гоу. Тесная же связь между драконом (во всех его проявления) и Солнцем (Небом, светилами) отмечается и в мифологических представлениях индоевропейских народов. Они, судя по всему, оказали определенное влияние (через образ коня-дракона) на древнекитайские мифы [Евсюков, Комиссаров, 1984, с. 62]. Итак, выходит, что изображение из Чауху возникло на пересечении двух мощных культурных традиций. Они встретились на территории Восточного Туркестана.

Поскольку со знаковой системой его оказались связанными основные доминанты Мироздания —Луна, Солнце, звезды, четыре планеты и, по-видимому, Земля (петелька зеркала?), то оно, существо это, представляет со всеми сопутствующими его элементами (круг, само зеркало, его петелька) живую картину Вселенной. Зыбкая неустойчивость этого Мира становится очевидной при осознании глубинной сущности живого воплощения его, Дракона, страстью желающего превратить Гармонию в Хаос (идея самоуничтожения проявленного материального Мира). Сюжет зеркала со всей определенностью намекает именно на эту идею —распахнутая пасть свернутого кольцом дракона нацеливается на символ светила (см. литеру б), в коем могло видеться воплощение не только Луны, но и любой из планет, ибо эти «блуждающие звезды» исчезают с небосклона при верхнем (а в случае с Меркурием и Венерой —и при нижнем) соединении с дневным светилом. В таком случае, Солнце и есть этот дракон, а явление солнечного затмения есть самопожирание его, для чего чудовище и сворачивается в кольцо!

Избежать вселенской катастрофы можно было лишь предугадав наступление ужасающего события (произвести расчеты времени наступления затмений; на способность жрецов культуры чауху делать это намекают знание ими продолжительности драконического года, умение отслеживать сидерические (звездные!) периоды Луны и осведомленность о продолжительности интеркалярия —эпохи солнечного затмения, при этом, надо думать, они свершали соответствующие ритуально-обрядовые действа). Это и входило в непременные, особо важные обязанности жреческого сословия культуры чауху. Они обязаны были вычислять даты затмений и свершать колдовские действа, ибо знали тайну из тайн —«беспорядки в Небе» зеркально отражаются «потрясениями» (природными и социальными) на Земле. Жрецы эти со времен легендарных китайских императоров Ся (конец III тыс. до н. э.) знали, что грозит им при нерадении тщательного отслеживания небесных явлений. Их немедленно лишали головы, как, по преданию, случилось это с астрономами Си и Хэ 22 октября 2137 г. до н. э. во время правления владыки Чжун Кана (см. [Ларичев, 1993, с. 5-10]).

Образ дракона был, однако, судя по всему, полисемантичен. Ведь он мог не только «пожирать» светила, но и «порождать» их, «выплевывая» в космическое пространство (появление Луны и планет на противоположной стороне небосклона после окончания периода соединения их с Солнцем и невидимости). В таком случае, дракон виделся древним благостным существом, порождающим Мир (космогонический аспект интерпретаций).

Презентация культуры. Какой же, однако, была культура, творцы которой создали этот поразительный по емкости образно-знаковый текст, совмещенный с бронзовым диском? Она занимала обширные пространства в Южном Притяньшанье, оставив после себя несколько обширных могильников. Основу составляет серия близких по времени могильников в Чауху (всего около 1500 погребений, в т. ч. 448 раскопанных), которые и дали наименование культуре в целом [Синьцзян Чауху, 1999; Чэнь Гэ, 1993]. Погребальные сооружения и обряд обнаруживают значительное разнообразие даже в рамках одного могильника. На поверхности захоронения отмечались, как правило, каменными насыпями, выкладками или оградками, под которыми находилось от одной до нескольких могильных ям. Часто к могилам вел короткий и неглубокий проход. Сверху они перекрывались каменными плитами либо деревянными плахами, а дно выстилалось жердями или матами из травы. В некоторых могилах сверху, на каменных перекрытиях, находили черепа и кости сопогребенных людей. Захоронения чаще всего были групповыми вторичными, по несколько (вплоть до 21) костяков в одной яме. Среди немногочисленных определимых способов трупоположения (в большинстве случаев кости лежали в беспорядке) выделены два: скорченные на боку (головой на северо-запад) и вытянутые на спине. Предварительное изучение краниологических серий позволило выделить в качестве значимой характеристики искусственную перфорацию некоторых черепов, которая могла применяться как в медицинских, так и в ритуальных целях. Могилы взрослых часто сопровождались детскими погребениями и жертвенными ямами с черепами одной-двух лошадей.

В составе инвентаря представлены керамические, бронзовые, железные, каменные и костяные изделия, а также, благодаря климатическим условиям Синьцзяна, сохранившиеся деревянные предметы и обрывки шерстяных цветных тканей. Керамический комплекс, наиболее важный для определения культурной общности, имеет своеобразные черты. Вся керамика изготовлялась вручную. Черепок, как правило, красноватого цвета, с добавлением песка. В качестве наиболее характерного типа выделяется кувшин с ручкой и сливом, верхняя часть которого нередко покрывалась расписным орнаментом. Роспись наносилась красным и черным цветом на белую (реже —красную) ангобированную поверхность. Среди мотивов преобладали узоры в виде свешивающихся треугольников, квадратной и ромбической сетки, ломаных волн. Представлены также кувшины с ручкой; расписные кринки с характерно перехваченным горлом и расширяющимся устьем; чашки с ручкой закрытой баночной формы; ковши и др. Особо выделим важную роль кувшинов со сливом, которые можно считать определяющим культурным индикатором Чауху. Здесь не рассматривается вопрос, связанной с семантикой орнаментации чаухуской керамики. Здесь не рассматривается вопрос, связанный с семантикой орнаментации чаухуской керамики. Отметим лишь, что ритмическое чередование в росписи геометрических фигур и их элементов также есть, вероятно, знаковый текст.

В это время продолжают использоваться бронзовые изделия. Больше всего найдено различных по форме ножей —с дугообразным, прямым или вогнутым обушком; рукоять часто отделяется небольшим уступом; навершие, если оно имеется, кольцевое, в одном случае в виде стоящего зверя. Представлены бронзовые удила, обоймы, шилья, иглы, пуговицы, топор-кельт и несколько круглых зеркал. Железные изделия (ножи и кольца), хотя и в сравнительно небольшом количестве, используются наравне с бронзовыми уже на самых ранних этапах культуры [Чэнь Гэ, 1996, с.18], которая по ряду характеристик примыкает к скифо-сакскому культурному кругу. Из кости и рога изготовлялись наконечники стрел, псалии, пряслица, застежки; из дерева —луки и стрелы, блюда, пряслица, а также специфические приборы для добывания огня трением. Украшения представлены серьгами из золотой (редко —серебряной) проволоки; много бус (в основном, цилиндрической и бочковидной формы) из агата, талька, бирюзы.

Антропологи исследовали черепа из могильника Чауху-4. Изучение 106 костяков засвидетельствовало полное преобладание у чаухусцев европеоидных черт. Это заметно отличает их от преимущественно монголоидного населения последующей хуннуской эпохи, представленного, например, могильником Чауху-3 [Худяков, Комиссаров, 2002, с. 78-79].

Другой крупный могильник той же культуры, Чунбак (Цюньбакэ), приурочен к более равнинным условиям, что отразилось в погребальном обряде. Если чаухуские горцы широко использовали в могильных сооружениях камень, то их равнинные соплеменники стали чаще применять дерево для крепежа и перекрытия могил. На поверхности погребения отмечены каменными насыпями, под которыми располагались одна или несколько могильных ям (иногда с коротким дромосом), перекрытых сверху деревянными плахами. В нескольких случаях камера с коридором возводилась из бревен на дневной поверхности, после чего засыпалась землей. Преобладали групповые вторичные захоронения; кости и деревянные конструкции, как правило, сильно обожжены. Рядом с могилами открыты жертвенные ямы с костями (большей частью черепами) лошадей и верблюдов. Сопроводительный инвентарь довольно разнообразен. Преобладает керамика. Сосуды по форме и орнаменту близки к находкам из Чауху. Наиболее представительными формами также являются кувшины со сливом, горшки с ручками и ушками, ковши. Из бронзы изготовлялись ножи, наконечники стрел, удила, зеркала; из железа —ножи, серпы, иглы; из дерева —посуда, пряслица, стрелы; из кости —наконечники стрел, псалии, заколки, пряслица. Много фрагментов цветных шерстяных тканей. Полученные даты по радиокарбону, с учетом калибровки, в основном укладываются в промежуток 1000-500 гг. до н. э. (хотя есть и более поздние даты). Следует заметить, что проблема датирования данного могильника и культуры чауху в целом заслуживает специального обсуждения, т. к. найденные материалы по внешнему облику относятся к раннескифскому времени, памятники которого в других районах Евразии имеют устоявшиеся даты в пределах VIII-VI вв. до н. э. Очевидно, именно такой сравнительно поздний этап культуры чауху (вариант чунбак) представлен могильником в Шанхусян, где раскопано три могилы без наружных конструкций. В двух из них захоронены по обряду ингумации, соответственно, два и три костяка (в вытянутом положении на спине). Могила М3 представляет собой большую яму с дромосом, который на входе в могилу закрывался деревянными воротами. Внутри выявлено два слоя прокаленной почвы с человеческими костями (10 и 11 черепов, в основном взрослых мужчин, а также два женских и один детский). Все они сильно обожжены [Хэ Дэсюй, 1999]. Аналогичные захоронения известны в Чунбак. Керамика тоже сопоставима с чунбакской. Широко представлены кувшины со сливом и горшки с ушками. Сравнительно много железных изделий (ножи, наконечники стрел). Найден один биметаллический кинжал с бронзовой рукоятью и железным клинком. Среди украшений отмечены витые серьги из золотой проволоки, бусины из различных материалов (агата, хрусталя, нефрита, стекла). Вызывает интерес находка возле женского захоронения в могиле М1 кусочка красящего минерала, который мог использоваться как косметическое средство (для подведения бровей и ресниц). Аналогичные предметы обнаруживали и в Чауху.

Материалы из Синьцзяна, датированные наиболее ранними этапами скифской эпохи, активно привлекаются некоторыми исследователями как аргументы в дискуссии о т.н. центральноазиатском происхождении скифов. Ее сторонникам пока не удается выстроить стройную систему доказательств, и они вынуждены оперировать, по сути, единичными, хотя и очень интересными фактами (см. [Молодин, Комиссаров, 2001, с. 283-285]. Тем не менее, приходится констатировать, что в южных предгорьях Тянь-Шаня выявлена культура скифской эпохи, относящаяся к ранним ее этапам как по характеристикам инвентаря, так и по радиоуглеродным датам. Полученные порядка 50 дат по всем могильникам Чауху и Чунбак определяют промежуток существования этой культуры периодом 1000-500 гг. до н. э., причем почти половина захоронений относится к раннему этапу. Последние данные по чаухускому могильнику в районе Кызыльского водохранилища не только подтверждают ранние даты, но и уводят их (после калибровки) в XI и даже XII вв. до н. э. [Чжан Пин, Чжан Тенань, 1999].

Происхождение культуры в целом до конца не ясно. Помимо изделий скифского облика, там обнаружен большой набор расписной керамики, для которого примечательны определенные соответствия со среднеазиатской керамикой (см. [Заднепровский, 1992, с. 95]), но также и с культурой яньблак Хамийской котловины, а через нее —с протоцянскими культурами Ганьсу-Цинхая. Нельзя полностью исключить воздействие (возможно, опосредованное) чжоуской цивилизации, которое могло проявляться в создании сложных образов (в частности, тигра-дракона на бронзовом зеркале). Таким образом, культура явно была неоднородной, композитной по составу, имела несколько вариантов и этапов развития.

Носители культуры чауху —самые ранние номады Восточного Туркестана [Комиссаров, 2001]. Об этом свидетельствуют следующие факты: 1) состав стада —лошади, овцы, верблюды, отчасти крупный рогатый скот и отсутствие следов столь характерного для Восточной Азии свиноводства; 2) многочисленные жертвенные захоронения черепов лошадей и верблюдов, что свидетельствует об особом почитании этих животных, определявших такую «фундаментальную парадигму социально-экономических процессов в кочевой среде» как скорость кочевания; 3) наличие в сопроводительном инвентаре многочисленных удил, псалиев, различных пряжек и обойм для сбруи; 4) абсолютное преобладание в составе керамики сосудов со сливом, больших сосудов с ручками и ушками для подвешивания, а также ковшей, что указывает на развитие молочного хозяйства; 5) преобладание вторичных групповых захоронений, что, возможно, свидетельствует об их сезонном характере.

В погребальной трапезе преобладала баранина, хотя в нескольких случаях встречалась зерновая пища и каштаны. Носители культуры чауху не только употребляли зерно в пищу (что естественно), но и могли его выращивать. В могильнике Чунбак обнаружены пшеничные зерна вместе с колосьями и соломой, а также два железных серпа в составе набора орудий труда. Здесь, возможно, проявилось влияние среднеазиатских земледельческих культур. На такое направление связей указывают и обнаруженные бронзовые зеркала с ручками, которые не встречаются на других чаухуских памятниках [Сунь Бингэнь, Чэнь Гэ, 1987; Цун Дэсинь, Чэнь Гэ, 1991]. В любом случае, выявленный земледельческий сектор занимал ничтожно малое и явно подчиненное положение в общей системе хозяйствования. Концентрация памятников в предгорных районах Тянь-Шаня позволяет поставить вопрос о вертикальном характере кочевания.

Наличие в культуре такого характера уникального вычислительного прибора позволяет говорить о высоком уровне интеллектуального развития кочевого сообщества (во всяком случае, его элиты), которое качественно ничем, в сущности, не уступало развитым оседлым цивилизациям древности. Это свидетельство укрепляет концепцию становления и развития кочевых цивилизаций, которые компенсировали недостаток письменности использованием сложных знаковых —как числовых, так и образных —структур (типа зеркала из Чауху-4), а также развитой мифолого-эпической традицией.

Список литературы

Алкин С.В. Небесные змеи на зеркале из Ганьсу // Гуманитарные науки в Сибири. Сер. Археология и этнография. —1999. —№ 3. —С. 79-83.

Баркова Л.Л. Изображения свернувшихся хищников на золотых пластинках из Майэмира // Археологический сборник (Гос. Эрмитажа). —Л.: Искусство, 1983. —С. 20-31.

Васильев С.А. К вопросу о происхождении сюжета «хищник, свернувшийся в кольцо» в скифском зверином стиле: Каталог изображения. —СПб.: Изд-во СПбГУ, 2000. —78 с.

Евсюков В.В., Комиссаров С.А. Бронзовая модель колесницы эпохи Чуньцю в свете сравнительного анализа колесничных мифов // Новое в археологии Китая: Исследования и проблемы. —Новосибирск: Наука, 1984. —С. 52-66.

Заднепровский Ю.А. Новая археологическая культура ранних кочевников Восточного Тяньшаня (могильник Чавухугоу, Кунбак и другие) // Северная Евразия от древности до средневековья: Тез. конф. к 90-летию со дня рождения Михаила Петровича Грязнова. —СПб., 1992. —С. 94-96.

Ильинская В.А. Образ кошачьего хищника в раннескифском искусстве // Сов археология. —1971. —№ 2. —С. 64-85.

Комиссаров С.А. Бронзовое зеркало с узором из Восточного Туркестана (Синьцзяна) // Междунар. конф. по первобытному искусству: Тез. докл.—Кемерово: Изд-е Сиб. Ассоциации исследователей первобытного искусства КемГУ, 1998 —С. 101, 102.

Комиссаров С.А. О начале кочевничества на территории Восточного Туркестана // Россия, Сибирь и Центральная Азия: взаимодействие культур и народов: Мат-лы III Междунар. конф. —Барнаул: БГПУ, 2001. —С. 5-9.

Кузьмина Е.Е. Сцена терзания в искусстве саков // Этнография и археология Средней Азии. —М.: Наука, 1979.

Курочкин Г.Н. Изобрежение свернувшегося хищника в тагарском искусстве // Краткие сообщения Ин-та археологии РАН. —1993. —Вып. 207. Античная археология и памятники железного века на территории СССР. —С. 59-67.

Ларичев В.Е. Сотворение Вселенной: Солнце, Луна и Небесный Дракон. —Новосибирск: ВО «Наука», 1993а. —285 с.

Ларичев В.Е. Лунные и солнечные календари древнекаменного века. —М.: Наука, 1993б. —С. 38-69.

Ларичев В.Е. Время в образах искусства скифо-сибирского звериного стиля (к методике раскрытия семанитики сцен борьбы и теразний) // Археология, этнография и антропология Евразии. —2000а. —№ 3. —С. 70-74.

Ларичев В.Е. Дракон —Dyaus Pitar, «Бог Величайший, все порождающий и в себе содержащий» (опыт реконструкции системы счисления времени и космогонических мифов жречества скифской эпохи юга Западной Сибири) // Межднар. конф. по первобыному искусству: Труды. —Кемерово: Изд-е Сибирской ассоциации исследователей первобытного искусства при КемГУ. —Т. 2. —2000б. —С. 121-136.

Ларичев В.Е. Время в образах искусства скифо-сибирского звериного стиля (календарно-астрономический подтекст сцены противостояния льва и семейства кабанов фантастического обличия) // Археология, этнография и антропология Евразии. —2001а. —№ 3. —С. 128-132.

Ларичев В.Е. Ритмы лунного времени (реконстуркция календарной системы эпохи раннего средневековья Томского Приобья) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. —Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН. —2001б. —Т. VII. —С. 354-360.

Ларичев В.Е., Бородовский А.П. Божество из Каракана (опыт астральной интерпретации каноничного образа) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. —Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН. —2002. —Т. VIII. —(в печати).

Ларичев В.Е., Варенов А.В. Золотые календари и космограммы Запада Центральной Азии // Традиционная культура Востока Азии. Благовещенск: Изд-во АмГУ, 2001а. —Вып. 3. —С. 91-115.

Ларичев В.Е., Варенов А.В. Древняя Бактрия: Золотое время // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. —Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН. —2001б. —Т. VII. —С. 61-67.

Ларичев В.Е., Ефремова Н.С. Календари «Страны стерегущих золото грифов» (реконструкция систем счисления времени на Алтае в скифскую эпоху) // Сибирь в панораме тысячелетий. —Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 1998. —Т. I. —С. 319-330.

Ларичев В.Е., Жемерикин Р.В. Андроновский «космограф» // Интеграция археологических и этнографических исследований: Мат-лы IV Всерос. науч. семинара, посвященного 60-летию со дня рождения В.И. Васильева. —Новосибирск; Омск: Изд-во ОмГУ, 1996. —Ч. I. —С. 41-44.

Ларичев В.Е., Кирьяк М.А. Древнекаменный век Северной Азии: Дальневосточное Время (лунно-солнечная календарная система ушковской культуры) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. —Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН. —2002. —Т. VIII. —(в печати).

Ларичев В.Е., Новиков А.В. Календари и космограммы из погребения средневекового воина (реконструкция системы счисления времени и пространственных представлений обитателей Новосибирского Приобья начала II тыс н. э.) // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. —Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН. —2000. —Т. VI. —С. 324-331.

Молодин В.И., Комиссаров С.А. Соотношение древних культур Восточного Туркестана и Сибири: (К историографии проблемы) // Восток —Россия —Запад: Исторические и культурологические исследования. —М.: Памятники исторической мысли, 2001. —С. 273-301.

Погребова М.Н., Раевский Д.С. Ранние скифы и Древний Восток: К истории становления скифской культуры. —М.: Наука, 1992. —260 с.

Полидович Ю.Б. О мотиве свернувшегося хищника в скифском «зверином стиле» // Рос. археология. —1994. —№ 4. —С. 63-78.

Раевский Д.С. Модель мира скифской культуры: Проблемы мировоззрения ираноязычных народов евразийских степей I тысячелетия до н. э. —М.: Наука, 1985. —256 с.

Сорокин С.С. Свернувшийся зверь из Зивие // Сообщения Гос. Эрмитажа. —Л.: Аврора, 1972. —Вып. XXXIV. —С. 75-78.

Сорокин С.С. Отражение мировоззрения ранних кочевников Азии в памятниках материальной культуры // Культура Востока: Древность и раннее средневековье. —Л.: Аврора, 1978. —С. 172-191.

Худяков Ю.С., Комиссаров С.А. Кочевая цивилизация Восточного Туркестана. —Новосибирск: НГУ, 2002. —156 с.

Черемисин Д.В. К вопросу о происхождении мотива свернувшегося в кольцо хищника (изображения на оленных камнях) // Исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова: Тез. докл. —Омск: ОмГУ, 1987. —С. 150-152.

Ли Сюэтан. Бронзовые зеркала раннего периода в районе Синьцзяна и связанные с ними вопросы // Синьцзян вэньу. —1993. —№ 1. —С. 121-131, 149.

Синьцзян Чауху —дасин шицзу муди фацзюэ баогао [Чауху в Синьцзяне —отчет о раскопках больших родовых могильников] / Ван Вэйхуа, Ван Минчжэ, Ли Сюэтан, Люй Эньго, Хань Кансинь, Чжан Вэньбинь, Чжан Цзюнь, Чжоу Линсяо, Чжоу Цзиньлин. —Пекин: Дунфан, 1999. —416 с. + 84 ил.

Сунь Бингэнь, Чэнь Гэ. Краткий отчет о первом сезоне раскопок могильника Цюньбакэ, у. Луньтай // Синьцзян вэньу каогу синь шоухоу [Новые результаты по археологии и памятникам материальной культуры Синьцзяна]: (1979-1989). —Урумчи: Синьцзян мэйшу шэинь чубаньшэ, 1995. —С. 356-367. —(перепечатка статьи 1987 г.).

Хэ Дэсюй. Древний могильник в Шанхусян, г. Корла, Синьцзян // Вэньу. —1999. —№ 2.

Цун Дэсинь, Чэнь Гэ. Краткий отчет о втором и третьем сезонах раскопок могильника Цюньбакэ, у. Луньтай // Синьцзян вэньу каогу синь шоухоу (сюй) [Новые результаты по археологии и памятникам материальной культуры Синьцзяна (продолжение)]: 1990-1996. —Урумчи: Синьцзян мэйшу шэинь чубаньшэ, 1997. —С. 281-302. —(перепечатка статьи 1991 г.).

Чжан Пин, Чжан Тенань. Первый (сезон) раскопок могильника (в районе) Кызыльского водохранилища, уезд Байчэн // Синьцзян вэньу. —1999. —№ 3-4. —С. 1-18, 107.

Чэнь Гэ. Краткое обсуждение культуры чаухугоукоу, Синьцзян // Каогу юй вэньу. —1993. —№ 5. —С. 42-50.

Чэнь Гэ. Западный край в доисторический период // Сиюй тунши [Обобщающая история Западного края]. —Чжэнчжоу: Чжунчжоу гуцзи, 1996. —С. 1-31.

Институт археологии и этнографии СО РАН,

Новосибирск



[1] См.: [Сорокин, 1978, с. 187].

[2] Д.В. Черемисин считает зубастых («волкообразных») хищников изображениями «в стиле оленных камней» и относит их к раннему этапу [Черемисин, 1987].

[3] Все эти числа установлены при многократном сравнительном просмотре увеличенных фотографий зеркала в итоговой монографии (см.: [Синьцзян Чауху, 1999, цв. ил. IX', 4]), а также иллюстраций в других публикациях. Возможность работы с подлинником обсуждается с коллегами из Института археологии и памятников материальной культуры в Урумчи.

[4] Предварительная каталогизация большинства известных находок выполнена в работе С.А. Васильева [Васильев, 2000]. Там же см. краткий обзор литературы.

[5] Здесь сказалось также прямо таки завораживающее воздействие высоких культур Древнего Востока, которое «привязало» многих исследователей к весьма сомнительному в археологическом плане набору вещей из Зивие.

© Институт археологии и этнографии СО РАН,
Новосибирск