Тим Аппензеллер «Драконы». Сверкающие боги Востока

Глава вторая

СВЕРКАЮЩИЕ БОГИ ВОСТОКА

Тысячу лет назад, во времена правления императора из династии Тан, Китай был поистине страной чудес, далеко обогнавшей западные народы по уровню инженерной мысли. Надежно укрытая за огромной высоты многовратной крепостной стеной столица империи, называемая Чаньань, имела обсаженные деревьями улицы шестьсот шагов шириной, а в крытых черепицей мастерских расположенного в ней императорского дворца трудились мастера, умевшие превращать камень в статуи, жившие, казалось, своей собственной жизнью, а коконы шелковичных червей — в паутинной тонкости шелковые ткани. Умели они и преобразовывать землю и растения, создавая изумительной красоты сады.

Один из таких садов, украшенный прозрачными тихими прудами с горбатыми мостиками и легкими павильонами отшельника Лу Куй-мэна, принадлежал знатному вельможе, жившему в своем поместье неподалеку от столицы. Хозяин поместья был большой любитель собирать редких зверей, и в саду можно было увидеть и неуклюжих на вид, но редко становящихся добычей охотника в силу своей осторожности панд, привезенных с самой границы с Тибетом, и золотых фазанов, и редкой разновидности дроздов-пересмешников, и такинов, и яков, и бродивших в зарослях глицинии двугорбых верблюдов из Монголии, и любившего отдыхать в чайном павильоне уссурийского тигра. Гордость же его коллекции — драконы обитали в тихом пруду, в зеркальной глади которого отражалось небо. Поглощая каждый день неимоверное количество всевозможных деликатесов, на которые не скупился заботливый хозяин, драконы эти растолстели и стали медлительны, совершенно утратив присущую их диким сородичам живость. День за днем проводили они в полудреме, греясь на солнышке на искусственном островке посреди пруда, не забывая, однако же, то и дело прикладываться к стоящим на берегу здоровенным фарфоровым мискам, полным бакланьего мяса, гусятины, утятины, свинины, а также акульего мяса и жареных ласточек.

Как рассказывал Лу Куй-мэн, драконы отличались крайней прожорливостью: «И кита морского не хватило бы, чтобы удовлетворить их аппетит». Те же два живших в неволе дракона только и делали, что ели да спали, и стали неповоротливыми и ленивыми, утратив в значительной степени свое исконное драконье естество. Постоянно оставаясь на земле, они даже внешне были мало похожи на вольных духов ветра и вод, какими когда-то были. Однажды мимо того дворца пролетал дикий дракон, вольно парящий властелин ветра. Своими зоркими глазами углядел он в полном серебристых ив да цветущих сливовых деревьев саду двух своих сородичей (по своему обыкновению гревшихся на солнышке) и, прервав свой божественный танец в воздухе, устремился вниз. Опустился он на крышу чайного павильона (при этом толстенные стропила прогнулись под его громадным весом) и громовым голосом обратился к ручным драконам на своем драконьем языке с такой речью: «Летим со мной на волю, братья, туда, где ждет нас родная пучина вод, небесный простор и запредельные дали, куда не достигает даже воздух. Не пристало драконам, вольным духам ветра и облаков, быть игрушкой смертных».

Но не послушали его жившие в саду у вельможи драконы: слишком уж хороша казалась им привычная сытая да праздная жизнь, а может быть, они настолько огрузнели, что при всем желании не могли бы оторваться от земли. Заслышав слова своего вольного сородича, они приоткрыли глаза, но поднять голову с нагретых солнцем камней им было уже лень. А потом и глаза держать открытыми им показалось чересчур тяжким трудом, и они опустили веки.

Дикий сородич воскликнул зычным голосом:

«Кто живет среди людей, умрет ради людской прихоти!» — и, развернув свои широкие крылья, взлетел с крыши павильона. Вычерчивая широкие круги, взмывал он все выше и выше, пока совершенно не исчез из вида в лазурном летнем небе. Драконы наделены даром провидения, и предсказание это в точности исполнилось. Вскоре на дворец того вельможи напали (кто и почему, Лу Куй-мэн не уточняет). Перебиты были все до единого обитатели поместья, включая и содержавшихся в зверинце животных. Драгоценных же драконов, заковав в цепи, отвезли в столицу, где прогнали на потеху зевакам по широким улицам, а потом даже на какое-то время выставили в императорском дворце, чтобы вечно праздные придворные могли удовлетворить свое любопытство. Впрочем, ненадолго. Вскоре драконов забили, а мясо их подали к столу, как особо редкий деликатес.

Из рассказанной Лу Куй-мэном истории видно, что азиатские драконы во многом отличались от западных. Подобно своим западным сородичам, существа эти были древние, как мир, имели первозданно-космическое естество, обнаруживали глубинную связь с ветром и водами, а также с сокровищами и походили на западных драконов строением тела. Однако они обладали куда большими умственными способностями и владели магическим знанием. В отличие от западных драконов с людьми они уживались в основном мирно, хотя обеим сторонам случалось проявлять по отношению друг к другу вероломство.

Вообще говоря, жизнь азиатских драконов с древнейших времен была тесно связана с жизнью людей. Первые люди были созданы древней богиней Нюй-хуан, имевшей драконье тело и человеческую голову. Обучение созданного ей народа взял на себя супруг богини, Фу-си, научивший людей плести рыболовные сети, добывать огонь и сочинять музыку. И поселились они в ограниченном кругу мира смертных. Однако драконы, также происшедшие от Нюй-хуан, были переменчивы, как стихии. Часто они пребывали в человеческом или зверином обличии, непременно сохраняя, впрочем, свое драконье естество. В Китае люди испытывали к этим драконам довольно сложные чувства: священный трепет и вместе с тем привязанность.

Китайцы считали дракона самым главным из четырех божественных животных (остальные три были птица Феникс, единорог и черепаха). Никто не мог сравниться с драконом в мудрости, а также в способности одаривать достойных всевозможными благами. Недаром дракон стал символом милосерднейшего из людей — императора. (Будучи связанным с драконами гораздо ближе, чем их подданные, императоры Китая так и назывались — дракон. Считалось даже, что в жилах их течет драконья кровь и что драконы состоят у них на службе. Их родство с драконами нашло отражение и в императорских регалиях: трон, корабль и даже постель императора Китая традиционно украшались изображениями драконов, причем особых — лишь у императорских драконов на лапах было по пять пальцев.)

В Китае науки были в большой чести, и, учитывая важность проблемы, совсем неудивительно, что там существовала целая научная школа драконоведения. Ученые эти не только вывели определение природы дракона, но и разработали схему для определения возраста каждого такого существа, его роли в процессе эволюции, физических характеристик, функций и отличительных черт характера, а также изучили существующую в мире драконов иерархию.

Взять, например, такой вопрос, как размножение драконов. Наибольшее распространение тут получила гипотеза о том, что драконы совокуплялись в обличии небольших змей. Затем самка откладывала на речном берегу яйца, внешне походившие на крупные камни, иногда — драгоценные. Период развития зародыша в яйце, как и процесс взросления вылупившейся особи охватывал целые столетия. Некоторые считали даже, что инкубация драконьих яиц занимала ровно тысячу лет.

Наконец наступал день, когда драконыши должны были вылупиться. Из похожих на камни яиц начинала струиться вода, а драконы-родители издавали громкие крики, попеременно то поднимая, то успокаивая ветер. И вот под небесную музыку грома, посреди полыхания молний и изливающегося с небес дождя скорлупа яиц трескалась, и юные драконы выбирались наружу в виде маленьких змеек. Прежде чем они смогут подняться в небо, их истинный дом, им предстоял долгий период роста и метаморфоз.

Полторы тысячи лет требовалось дракону, чтобы достичь полного роста, еще пятьсот лет, чтобы у него выросли рога, и еще тысяча, чтобы совершенно развились крылья.

В конце концов он превращался в существо, во многом похожее на западных драконов, разве что следили за его развитием с куда большей заботой и вниманием. Внешний вид драконов был известен китайцам во всех подробностях. Например, в одной из глав составленного в конце шестнадцатого века монументального медицинского трактата «Пан Цао Кан Му» говорится, что дракон «содержит в себе черты девяти разных тварей» и является самым крупным из покрытых чешуей существ. «Голова у него, как у верблюда, — писал автор трактата, — ноги, как у оленя, глаза, как у зайца, уши, как у быка, шея, как у змеи, брюхо, как у улитки, чешуя, как у карпа, когти, как у орла, а лапы, как у тигра. Чешуй у дракона восемьдесят одна — девятью девять, ведь девять самое счастливое число. Голос дракона звучит подобно удару гонга. По бокам пасти имеются усы. Под подбородком у дракона чешуи располагаются в противоположном большинству прочих направлений. Они выступают на двенадцать дюймов и способны насмерть поразить человека.

Ученые составили подробную классификацию драконов. Небесные драконы поддерживали небосвод. Божественные драконы ведали благодатным дождем, от которого зависело пропитание людей. Земные драконы определяли расположение русла рек, безопасным путем направляя воды к морю. Подземные же драконы охраняли сокрытые от глаз сокровища, драгоценные каменья, пласты нефрита и золотоносные жилы. В каждой из этих категорий встречались четыре типа драконов: змееобразные, наделенные лапами, рогатые и крылатые, причем эти характеристики зависели, по-видимому, от возраста драконов, период развития которых до достижения полной зрелости исчислялся столетиями. Существовали внутри драконьего племени и другие (истинные или мнимые) различия. Многое зависело, скажем, от масти животного.

Драконы лазурного цвета, например, были предвестниками наступления весны, ведь цветом они напоминали небеса на востоке, откуда в конце зимы приходят дождевые тучи. Черные и красные драконы отличались свирепым нравом. Не раз видели их дерущимися друг с другом между туч, причем такие их схватки вызывали бури, способные опустошить целые области. Желтые, как солнце, драконы были крупнее всех своих собратьев. Переменчивые, как породившие их стихии, эти таинственные, внушающие благоговение, любящие одиночество существа чуждались нарочитого выставления напоказ собственного могущества. Вот что писал о желтых драконах один из исследователей: «Он может быть велик или же, напротив, мал, виден или невидим, длинен или короток, жив или мертв. И царям не под силу осушить его озеро или изловить его. Мудрость и добродетель его безмерны. Желтый дракон не любит общества. Дождавшись ветра и дождя, взмывает он ввысь, в лазурный воздух. Привольно носится он в небесной пустыне. Он приходит и уходит. В положенное время года он может заявить о своем присутствии, но лишь в том случае, если достигнута совершенная гармония. Иначе он остается сокрытым от глаз».

Подобно желтому дракону, и другие представители этого славного племени были непредсказуемы и неуправляемы, как сама природа. Китайские драконы внушали людям благоговейный трепет прежде всего тем, что управляли погодой, от которой в Китае, как и повсюду в мире, зависела жизнь или смерть. В плодородной юго-восточной части Китая, в долинах рек Желтой, Янцзы и Жемчужной, склоны холмов были сплошь покрыты рукотворными террасами, на которых выращивали рис, и за все месяцы от высадки рассады до жатвы не проходило ни дня, чтобы люди не глядели в небо со страхом и надеждой. Нужен был дождь, ведь рис нуждается в обильном орошении и хорошо растет, лишь когда делянки покрыты небольшим слоем воды, однако сильные ливни приводили к тому, что Желтая река, называемая нередко «горе Китая», выходила из берегов, несмотря на построенные вдоль них дамбы, превращая рисовые плантации в подобие мутного от ила внутреннего моря. Растения погибали, и наступал голод. Но и на севере страны люди с не меньшим основанием опасались капризов погоды. Приносимые ураганами да суховеями из пустыни Гоби, тучи песка покрывали города мутной желтой мглой. Песок проникал повсюду: засыпался через порог домов, сочился сквозь ставни. И все с ужасом понимали, что это значит: что сгорит на корню урожай пшеницы и проса, падут пасущиеся на высокогорных пастбищах овцы и козы и будет голод.

Дракон был повелителем дождя. Из глаз его сверкали молнии, взмахи его крыльев поднимали ветер, испускаемый им при дыхании пар проливался на землю дождем. Но не одни лишь благодатные весенние да летние дожди приносили окружавшие горные вершины туманной дымкой драконы. Случались и опустошительные бури, от которых полегали хлеба, а порой целые долины оказывались затопленными.

Говорили, что зимой, когда наступал сухой сезон, драконы скрывались в глубине рек и озер. Они привольно чувствовали себя в воде, своей родной стихии. Лишь весной вновь поднимались они в небо, и тогда на землю возвращались ветры: теплые западные, штормовые северные, а также смерчи, сухие и водяные, которые случались, если дракон вдруг решал лететь не по прямой, а по спирали. Вслед за ветрами возвращались и дожди.

Поэтому люди молились драконам как божествам. В каждой реке, озере и даже пруду в Китае имелся царь-дракон, правивший теми водами, и если дожди выпадали в положенный срок, крестьяне приходили на берег с гонгами и цимбалами, чтобы разбудить спящих духов. Им жертвовали также небольшие грубо вылепленные из глины фигурки. Иногда это помогало, иногда — нет, поскольку сокрытый в своем подводном царстве дракон был недоступен для просителей, а действия его и вовсе отличались порой загадочностью. Работая в поле, например, высаживая в прохладную жижу сеянцы риса, крестьяне, хоть им и приходилось при этом сгибаться в три погибели, рассказывали своим соседям по длинной протянувшейся поперек рисовой делянки цепочке людей разные истории об обитающих под водой драконах. Слышали эти рассказы и погоняющие пятнистых буйволов маленькие дети, и даже грудные младенцы, которых матери, прежде чем выйти в поле, привязывали себе за спину. Вот и не забылись они, предания эти, но, передаваясь из поколения в поколение, дошли даже до наших дней.

Потея под жарким солнцем, люди грезили о беззаботной жизни в роскошных палатах. В глубине рек, говорили они, высятся дворцы из такого прозрачного камня, что через их стены и крышу можно разглядеть все, что делается снаружи: и снующую туда-сюда рыбу, и сети рыбаков, и даже днища рыбачьих лодок, плывущих по поверхности вод. А колонны в тех дворцах из нефрита, украшенного серебряным филигранным орнаментом, двери из слоновой кости, а троны — из инкрустированных золотом и жемчугом розовых коралловых веток. Обитавшие же в тех подводных царствах драконы были переменчивы, как проникающий туда вечно мерцающий из-за бликов на поверхности воды свет. Танцуя в своем дворце, они являлись то в своем исконном драконьем облике, в виде рогатых покрытых чешуей змеев с когтистыми лапами и гребнем вдоль спины, то принимали человеческое обличье (при этом ни один земной князь не сумел бы сравниться с ними пригожестью, умом и храбростью, а взор их был мудр и вместе с тем весел).

Во всяком случае, так считали крестьяне, которым, надо сказать, драконы никогда не показывались, давая о себе знать лишь облаками, туманами да благотворными для урожая дождями. Разговаривать с драконами доводилось лишь императорам да искателям приключений, трудившиеся же на полях бедняки их и в глаза никогда не видели. И может быть, оттого крестьянам казалось, что стоит человеку поговорить с драконом, как с ним начинают происходить всяческие чудеса. Взять, например, удивительную историю, случившуюся с Лю Е.

История эта началась в тот день, когда молодой Лю Е, живший в царствование императора Као Цуна из династии Тан, покинул Чаньань и отправился домой, в провинцию Шэнь Си, где у него имелось скромное жилище. Ему не удалось выдержать экзамен, проводившийся ежегодно для желающих поступить на службу в чиновничий аппарат империи, и в голове его роились самые горестные мысли.

Быстрым шагом пустился он прочь от ворот столицы по дороге, ведущей мимо персиковых садов и сплошь нарезанных террасами склонов холмов, какими изобиловали окрестности Чаньаня.

Через несколько часов добрался он до реки Чин. Там путник решил передохнуть под прибрежными ивами, пока не спадет жара. Воздух в тот день был необычайно тих, ни дуновения, по приведшей его туда пыльной дороге никто больше не проходил и не проезжал, так что Лю Е уселся в полном одиночестве на берегу и стал глядеть на воду. Вдруг он услышал звяканье колокольчиков, подняв глаза, увидел резво бегущее к нему по тропинке стадо коз. Животные обступили его и принялись с любопытством разглядывать своими желтыми с продолговатыми зрачками глазами, но, заслышав окрик пастушки, немедленно рассыпались среди ив и стали кормиться молодыми листочками.

Пастушка эта, хоть и была одета в лохмотья, по виду совсем не походила на простолюдинку. Рассыпавшиеся у нее по плечам волосы своим блеском могли сравниться разве что с вороновым крылом, кожа напоминала по оттенку цветы персика, а руки были нежны, как у младенца — таких не бывает у работающих с малолетства крестьянок. Безупречной миндалевидной формы глаза ее сделали бы честь любой придворной даме, причем, как ни странно, цветом они были не карие или черные, как у других дев, но зеленые, как речная вода. Лю Е вежливо поприветствовал незнакомку, она же уселась подле него и рассказала ему свою историю.

Девушка эта была царевна драконьего рода, дочь правителя озера Тунтин, находившегося в четырехстах милях к юго-востоку. Ее выдали замуж за дракона, правившего рекой Чин, но, к ее удивлению, супруг ее отнесся к молодой жене не только без любви, но даже и без подобающего уважения. Своими чарами придал он ей человеческий облик и отправил ее на сушу в образе пастушки-замарашки. Изгнанная из родных ей вод, она не могла даже пожаловаться на подобное обращение своему отцу-дракону и попросить его о помощи.

У Лю Е было доброе сердце. История прекрасной девы тронула его, и он тут же спросил, не может ли чем-нибудь помочь ей в несчастии. Царевна признала, что помощь его может быть очень кстати, и рассказала, что надо делать, чтобы освободить ее от злых чар. Для этого Лю Е следовало отправиться к отдаленному озеру, где правил ее отец, и разыскать на его берегу старую сосну. Если он трижды ударит по той сосне своим посохом, к нему явится посланец правителя озера и отведет его к своему повелителю. Когда, представ перед царем, Лю Е расскажет ему о несчастии, выпавшем на долю его дочери, то отец не замедлит прийти ей на помощь.

Лю Е был не только милосерден, но и храбр, и потому, не мешкая, отправился в долгий и трудный путь к далекому озеру Тунтин. Через месяц увидел он наконец перед собой зеркальную гладь озера, в котором отражались плывущие по небу облака. Разыскал он и стоящую у самой воды старую сосну и трижды ударил в нее посохом. При последнем ударе вода в озере забурлила, и из нее показался высокий юноша в доспехах дворцового стража, вооруженный широким с позолоченной рукоятью мечом. Воин этот отсалютовал Лю Е мечом. Тот поведал ему свою историю и робко попросил провести его ко двору царя- дракона.

Меч описал в воздухе сверкающую дугу, и свет тут же померк перед очами Лю Е. Он как бы уснул глубоким сном. Он сам не знал, как долго пробыл в таком состоянии. Когда же он очнулся, то глазам его представилось удивительное зрелище. Он стоял посреди огромного, залитого перламутровым светом зала, вдоль стен которого выстроились, замерев в величавой неподвижности, роскошно одетые придворные в высоких, обильно украшенных золотыми цепями головных уборах. В дальнем конце зала, меж двух рядов придворных, на постаменте возвышался излучающий сияние трон из лазурита, на котором восседал, небрежно держа в руке пластинку нефрита — знак его власти, царь-дракон в обличье человека.

— Приблизься, смертный, — тихо шепнул кто-то Лю Е, и тот послушно подошел к трону и поклонился.

— Говори, — приказал царь. Юноша рассказал о несчастии, выпавшем на долю царской дочери, и в доказательство правдивости своих слов показал отцу ее небольшую табличку с собственноручно написанным девушкой посланием.

Взглянув на табличку, царь поднялся с трона. Лицо его как будто окаменело. По залу прокатился тихий ропот, потом послышался плач и, наконец, громкие причитания, которыми по этикету положено было выражать скорбь. Царь тут же промолвил, подняв руку:

— Тихо! Бойтесь раскачивать сосуд, наполненный гневом.

Но слова его, похоже, запоздали. Прозрачные стены дворца вдруг заколебались, как тростинки на зимнем ветру, вода за ними забурлила и запенилась. Где-то раздался тут же подхваченный жившим в переходах дворца эхом дикий вопль, потом как бы рев пламени. И тут же мимо сводчатого прохода, соединявшего зал с другими помещениями дворца, ринулся, изрыгая на ходу пламя, громадный алой масти дракон, с шеи которого свисал прикованный к ней толстой цепью обломок колонны. Казалось, конца не будет мельканию в проходе красной чешуи, но, наконец, дракон промчался мимо, и крики его стихли в отдалении. В зале воцарилась тишина.

Бледный как полотно, Лю Е повернулся к трону, и повелитель вод, пожав могучими плечами, объяснил ему смысл случившегося.

Тот дракон был родной брат царя, по имени Цянь Тан, которого держали в цепях в подземелье дворца из-за его свирепого нрава. На Цянь Тана часто накатывали неистовые, как самый дикий разгул стихий, приступы ярости, которые при том же не сдерживались у него мудростью, как у большинства драконов, сознающих свою мощь и умеющих ограничивать ее проявления известными рамками. Не желая более терпеть выходки Цянь Тана, приносившего лишь бури, пожары да наводнения, император неба, являвшийся властелином всех драконов, повелел навечно заточить его в подземелье. Поскольку в нем не было ничего человеческого, Цянь Тан не мог принимать человеческий облик, всегда оставаясь в своем исконном драконьем обличии. Теперь же, узнав о несчастии, случившемся с горячо любимой им племянницей, он, порвав оковы, ринулся ей на помощь. Ясно также, что обидчику царевны не уйти от его мести.

Медленно тянулись минуты ожидания. Царь-дракон сидел на своем лазуритовом троне, придворные же в напряженном молчании стояли вокруг него. Вместе со всеми с нетерпением ждал развязки и Лю Е.

Но вот царь-дракон поднялся с трона и кивнул появившемуся на пороге зала высокому, ростом почти с него самого, человеку. Тот молча приблизился к трону, и стало видно, что он ведет, бережно обняв за плечи, все еще одетую в лохмотья царевну. Увидя Лю Е, девушка скромно потупилась, но от его взгляда не укрылась скользнувшая по ее лицу нежная улыбка. Заключив дочь в объятия, царь-дракон промолвил, обращаясь к спасителю:

— Похоже, тебе дарована свобода, брат.

Поклонившись, Цянь Тан поведал брату о случившемся. В неистовом гневе, обрушив на землю ураганный ветер и проливной дождь, полетел он к реке Чин, изверг из берегов ее воды, разыскал и убил правившего ею дракона, а роскошный дворец его единым дыханием обратил в руины.

Но, спасая царевну и мстя за нанесенную ей обиду, он и сам многому научился Любовь к племяннице раскрыла ему глаза, и он сумел, наконец, увидеть истинные последствия своего неистовства. Вызванное его гневом наводнение затопило поля и деревни, погубив тысячи крестьянских жизней. Поэтому Цянь Тан сразу же отправился на крышу неба и предстал перед Императором небес. Горько раскаиваясь в причиненных бедствиях, объяснил он повелителю драконов причину случившегося. А поскольку сумел он постичь разумом и сердцем своим скорби людские, дано ему было право обретать по желанию человеческий облик, и освободил его Император небес от заточения.

Когда же Цянь Тан за кончил свою речь, в хрустальном зале стало происходить необычайное. Царь по-прежнему стоял у своего трона, а рядом с ним — его дочь и Лю Е, но все остальное в мгновение ока преобразилось до неузнаваемости. Придворные вдруг заговорили все разом, и голоса их звучали как щебет тысячи птиц, нежное пение флейт и звон колокольцев. При этом они то растворялись в воздухе, то вновь появлялись, как будто самые составляющие их тела атомы пустились в пляс. Там, где прежде стояли нарядные вельможи и дамы, увидел Лю Е трепет птичьих крыл, сверкание драконьей чешуи и горящие драконьи глаза, скачущих оленей, пляшущих коней, танцующих леопардов и огнедышащих змей.

В ушах его зазвучал зычный глас. — Добро пожаловать в наш мир, человек, — промолвил царь-дракон и с улыбкой вложил руку дочери в руку Лю Е. И в тот же миг утратил Лю Е свое привязанное к земле человеческое естество и превратился в вольно парящего обитателя воздуха и вод. Он ощущал серебристую прохладу озерной воды, видел густую облачную пелену, но это он сам был водой и облаком, лишившись своей прежней оболочки. Но вот обрел он облик дракона, и зрение его прояснилось. Он парил в голубом небе на широко раскинутых крыльях, и ветер обнимал его, не давая упасть, спину же согревали жаркие лучи солнца. Внизу виднелись похожие на сотканные из тумана горы облака, а подле него летело такое же, как он, существо, блестящее, с гребнем вдоль спины и огромными изумрудными глазами. Это была дочь царя-дракона. Долго парили влюбленные в заоблачной дали, то взмывая ввысь, то с радостным смехом устремляясь вниз, к самым облакам, то вычерчивая широкие круги, а потом сквозь прохладную облачную дымку отправились домой, в озеро Тунтин.

Опустившись ниже облаков, разглядывали они расстилавшуюся внизу землю: покрытые засаженными рисом рукотворными террасами горные склоны, излучины рек, кажущиеся совсем крошечными с высоты деревеньки. Вдали увидели они окруженную высокой стеной столицу Чаньань с ее широкими улицами и красными черепичными крышами. Никогда больше не суждено было Лю Е вернуться в этот город, показавшийся ему с высоты похожим на шахматную доску. Драконы весело рассмеялись и устремились прочь, а внизу людям послышался отдаленный раскат грома.

История книжника Лю Е показывает, что и смертный, чье сердце было исполнено доброты, а поступки — благородством, мог надеяться быть принятым в сонм вольно парящих драконов. И еще менее значительные, чем люди, существа осмеливались, бывало, искать такой судьбы.

В провинции Хунань, например, каждую весну тысячи карпов устремлялись вверх по течению стремительной Желтой реки в надежде преодолеть особенно трудную быстрину, называемую Драконьи врата. Те из них, кому удавалось перескочить пенистый порог (говорили, что таковых каждый год насчитывалось ровно семьдесят один), попадали в круговерть дождя, ветра и огня, из которой они выходили уже не рыбами, но благородными драконами. Из этой истории люди вывели аналогию со своей собственной жизнью. Про выдержавших невероятно трудный экзамен на замещение государственных должностей (такой, на котором в свое время провалился Лю Е) говорили, что они «проскочили сквозь Драконьи врата».

Такими аналогиями была пронизана вся жизнь Китая. Подобно западным воинам, рисовавшим драконов на своих знаменах и щитах, китайцы часто изображали этих зверей в надежде обрести хотя бы некоторые из их свойств, тем более что у азиатских драконов помимо доблести имелось много других добродетелей.

Девять драконов, различавшихся между собой характером и пристрастиями, охраняли различные творения рук человеческих. Громогласного Пу Лао изображали на колоколах и гонгах, духа музыки Цю Ню — на цитре цинь, любителя словесности Пи Си вырезали на предназначенных для письма каменных табличках, а могучего Па Ся — на подножиях тяжелых монументов; доблестного Чао Фэн изображали, для предотвращения пожаров, на крышах домов, спокойного, внимательного Сюань Ни — на троне, созерцающим Будду, свирепого Ай Цзу — на мечах, а драчливого Пи Ханя — на воротах тюрем.

Но еще большей силой, чем изображения драконов, обладали натуральные, так сказать, части их тела. По всей видимости, тела некоторых драконов после смерти возвращались на землю, причем они обладали поистине чудодейственными свойствами даже вне родной облачной или огненной среды. Древнекитайские медицинские энциклопедии изобилуют рецептами различных снадобий, в которых предлагается использовать эти реликвии. Растертые в порошок драконьи кости, особенно позвонки, могли применяться для лечения желчных камней, жара у детей, паралича ног и различных болезней беременных женщин, зубы — для пользования душевнобольных и страдающих головной болью, а мозг и печень особо рекомендовались при дизентерии. Драконьи туши служили людям и в других, не медицинских областях. Кожа их, по утверждению многих, светилась в темноте, а жир горел так ярко, что свет был виден за сотни километров. Мудрецы говорили также, что, коснувшись земли, драконья кровь превращается в драгоценный янтарь. Слюна драконов использовалась в качестве основы для редчайших духов и самых стойких красок.

Говорили, например, что один император из династии Сун изготовил из слюны пурпурного дракона чернила, которыми начертал затем имена наиболее ценимых им министров и мудрецов на табличках из нефрита, золота и хрусталя. А чтобы всегда иметь под рукой запас таких чудесных чернил, он поселил дракона прямо во дворце (слюну зверь выделял в основном, когда завидит блюда с жареными ласточками, любимым лакомством драконов).

Существовала и еще одна принадлежность драконов, обладавшая поистине невероятной магической силой. То были драконьи жемчужины, сокровище редкое, мало кем виданное, но тем не менее являвшееся предметом всеобщего вожделения. Принадлежали такие жемчужины драконам — стражам сокровищ. Они отличались необыкновенно крупными размерами и блеском. Драконы хранили их в защечных мешках или в складках кожи под подбородком. Перлы те излучали никогда не угасающий свет, да такой яркий, что одной жемчужины хватило бы, чтобы осветить дом со множеством комнат.

Особенно же ценным свойством драконьих жемчужин было то, что они давали своему обладателю власть и отменное здоровье, и все, к чему он прикасался жемчужиной, бурно росло и приумножалось. Попав же в руки людей, сокровище это способно было выказать и еще более удивительные свойства, как видно из предания, бытовавшего в провинции Чжэузян.

На юге той провинции жил некогда один мальчик. Мать его была бедная крестьянка, вдова. Достатка в доме у них не водилось. Мать с сыном перебивались кое-как, работая на рисовых полях зажиточных соседей, а также на своем небольшом огороде. Каждый день мальчик, взяв коромысло с двумя деревянными ведрами, отправлялся к реке набрать воды. По дороге назад он часто останавливался на небольшой лужайке, чтобы нарезать травы для своей единственной козы. Немного отдохнув, он шел по пыльной дороге к дому, не забыв прихватить траву и коромысло с ведрами.

Постепенно его внимание привлекла странная особенность той лужайки. Каким бы жарким и засушливым ни выдалось лето, как ни лютовали зимой холода, трава там прекрасно росла, всегда оставаясь зеленой и свежей, как весной. Поразмыслив над этим, мальчик взял лопату и вырезал на лужайке пласт дерна, чтобы пересадить его к себе в огород. (Вдруг в соседстве со столь замечательной травой и овощи будут лучше расти.) Когда же он поднял дерн, то откуда-то выкатился белый блестящий шарик. От красоты его и блеска у мальчика аж дыхание занялось. Он поднял жемчужину. Она оказалась теплой на ощупь.

Зная, что такой камень стоит немалых денег, парнишка отнес его домой и надежно припрятал — положил в кувшин, где хранился рис, которого, надо сказать, у них с матерью оставалось совсем немного.

На следующее утро мать послала его на огород собрать овощей, пока роса не высохла. Придя туда, он обнаружил, что посаженная им накануне трава совершенно увяла. Пока он с удивлением ее разглядывал, в доме раздался крик.

Мальчик со всех ног бросился туда. Все еще не оправившись от пережитого потрясения, мать молча показала пальцем на кувшин с рисом. За ночь он до краев наполнился зернами. Рассыпая рис, мальчик запустил руку в кувшин и достал жемчужину. Она излучала такое яркое сияние, что просвечивала даже через его руку, и вся комната тут же наполнилась розовым светом. Женщина от волнения долго не могла вымолвить ни слова: она сразу поняла, какое сокровище нашел ее сын. То была драконья жемчужина. Ни мальчику, ни матери его никогда не придется узнать, как попало сокровище на лужайку, но это не так уж важно. Важно то, что в руках у них оказался, наконец, источник здоровья и благополучия. Мать тут же показала мальчику, на что способна жемчужина: взяв ее из рук сына, она осторожно поместила драконье сокровище в кувшин с маслом. Масло стало тут же прибывать, пока кувшин не наполнился до краев.

В последовавшие за тем несколько дней огород у бедной вдовы разросся на диво, коза стала давать немыслимое количество молока, а куры — яиц, утки же приобрели самый что ни на есть справный, откормленный вид. Драгоценную жемчужину они, как могли, скрывали от людских глаз, но результат ее воздействия скрыть было невозможно. В деревне пошли разговоры. Вначале люди просто любопытствовали, потом стали завидовать. А там дело дошло и до откровенной злобы. В конце концов староста этой деревни решил выяснить, в чем причина неожиданного преуспевания этой бедной прежде семьи.

Однажды он, не постучав, зашел в хижину, где жили вдова с сыном (при этом ему пришлось нагнуться, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку). Глазам его представилось удивительное зрелище. Озаренная каким-то неземным светом, комната бы ла сплошь уставлена кувшинами с рисом, пшеницей и просом. Тут же стояла корзина, полная блестящих шелков. Мальчик же с матерью, посмеиваясь, считали рассыпанные по полу блестящие монеты. В руке у парнишки была зажата огромная жемчужина. Староста кинулся к ребенку, схватил его, но тот успел сунуть жемчужину себе в рот, и, держа ее за щекой, дерзко глядел на незваного гостя. Староста принялся трясти его, чтобы тот выплюнул жемчужину, но добился лишь, что мальчик, чуть поперхнувшись, проглотил ее.

К тому времени вокруг дома собрались любопытные. К их немалому удивлению, в дверях показался, пятясь задом, бледный, трясущийся от страха староста. Потом из дома вылетел, оттолкнув его с дороги, косматый, богатырского сложения человек с горящими глазами. С громким, мало похожим на человеческую речь ревом протолкался он через толпу сельчан, стремительно кинулся к реке и, упав на колени, принялся жадно глотать речную воду, то и дело издавая громкие стоны. При этом из ноздрей у него повалил дым, волосы же лизали языки пламени.

Потом вдруг все вокруг переменилось: сверкнула молния, послышался удар грома, утреннее небо затянули дождевые тучи. Тело того человека вдруг свело судорогой, причем казалось, что именно небесная музыка грозы задает такт его корчам. Голова его увеличилась в размерах, тело же, будто обессилев, опустилось на землю, а из спины вырастало что-то, пока еще не имеющее формы. Вновь сверкнула молния, высветив ослепительным белым светом берег реки и деревья, и сельчане на мгновение ясно увидели дракона, расправляющего свои широкие крылья, чтобы взмыть в небо. Взлетев, дракон покружил немного у них над головами, потом с громким криком ринулся в реку. В том месте, где он вошел в воду, поднялся высокий столб пара. Так явился на свет новый дракон, единственный достойный обладатель древней жемчужины.

Предание умалчивает о том, что сталось с матерью мальчика. Может быть, соседи воздавали ей почести, может быть, жалели, а возможно, затаили злобу или же вскоре перестали обращать на нее внимание. Но последнее маловероятно, ведь она была матерью человека, сподобившегося быть принятым в сонм космически-могущественных духов природы.

Единство с силами природы было главным в жизни азиатских драконов. Правда, нельзя поспорить с тем, что китайские и японские драконы могли принимать человеческое или звериное обличье, а порой люди держали их в неволе, пленив или приручив. Исторгнутые из родной стихии драконы теряли, однако же, значительную часть своего естества, и жизнь их ограничивалась узким кругом не внушающих никакого почтения привычек, вроде как у шелковистых собачек, которых придворные дамы носили в рукаве платья. По наблюдениям, китайские драконы боялись множества разнообразных вещей, например, железа, пчелиного воска, сороконожек, тигров и даже выкрашенных в пять цветов шелковых нитей. Однако природа драконов, обитающих в своем родном, недоступном пониманию людей мире, была куда сложнее, чем у животных или человека. В отношении к ним людей любопытство и любовь смешивались с благоговением. Им молились как божествам и приносили жертвы, ведь они парили меж звезд и облаков и запросто разговаривали с самими богами. Собственно, их и считали божествами. Вольно парящие повелители стихий являлись глазу смертных в ореоле неземного света, причем каждого из них сопровождала целая свита величественных облаков.