Сверши и украси
На главную страницу
Dragon's Nest. Добро пожаловать в мир драконов
«А если змею ударить по голове, она уж впоследствии драконом не станет»

Мирза Каландар Мушриф Исфараги «Шах-Наме (Tapиx-и Oмap-Xaни)»
Сверши и украси
Сверши и украси
Сверши и украси
Сверши и украси
Сверши и украси  Dragon's Nest / Находки и исследования / Архитектура /
Сверши и украси
Сверши и украси
Сверши и украси
Сверши и украси

Сверши и украси

Георгиевский Собор с Юрьеве-Польском

Среди многочисленных загадок, которые нам задал нелегкий XIII век русской истории, одна из самых таинственных и неразрешимых (по крайней мере, такой она оставалась до недавнего времени) — Георгиевский собор в городе Юрьеве-Польском. Эта загадка упомянута среди прочих в статье члена-корреспондента Академии наук СССР В. Янина, опубликованном в пятом номере журнала. По просьбе читателей мы возвращаемся к этой тайне XIII века.

Сегодня городок Юрьев-Польский всего лишь районный центр во Владимирской области. Правда, и 750 лет назад он был скромным центром небольшого удела, принадлежавшего князю Святославу, сыну могущественного Всеволода III Большое гнездо.

Но не административным своим значением отмечен этот городок в истории русской и мировой культуры. В 1230—1234 годах владимиро-суздальские каменных дел мастера воздвигли в нем Георгиевский собор и изукрасили его весь белокаменной скульптурой, да так, что каждый камень кладки стал поистине драгоценным.

Средневековый летописец, отмечая среди других событий года и это, был краток и сдержан: «Благоверный князь Святослав Всеволодич сверши церковь в Юрьеве святого мученика Георгия и украси ю». Читаешь традиционную летописную формулу — и ни намека на то, что речь-то идет о чуде. То ли древний историк знал и другие подобные, а то и большие неизвестные нам чудеса, то ли надеялся, что будут на Руси еще большие красоты…

Рассматривая наружные стены храма, обходя его со всех сторон, мы изумляемся: перед нами сплошной ковер каменной резьбы — диковинные звери, фантастические древеса и растения сказочного сада, фигуры воинов и святителей. Все детали переплетены друг с другом, связаны какими-то не очень ясными для нас смысловыми узлами. Они словно ведут между собой разговор, тема которого таинственна и невнятна.

А теперь немного фактов. То, что мы видим сегодня, и первоначальная композиция каменного убора, к сожалению, не одно и то же. Это, по существу, два разных собора. Их отделяет друг от друга событие, печальное для всей истории отечественного искусства, — за время татарского владычества собор обветшал и в XV веке обрушился. Но слава о нем была велика (недаром первый Успенский собор Московского Кремля Иван Калита строил по образцу Георгиевского). И Иван III без промедления послал восстанавливать храм известного на Москве строителя Ермолина.

Трудная задача стояла перед зодчим. И хотя летописец засвидетельствовал, что Ермолин собрал рухнувшее здание «сизнова и поставил, как и прежде», мы знаем, что это не так. Собор стал приземистым, нескладным и, что самое горестное, почти вся скульптура оказалась перепутанной. Из неверно, без всякого смысла скомпонованных рельефов образовалась каша — своего рода гигантский ребус.

Если раньше скульптура собора читалась как единая каменная книга, то теперь строки и страницы ее оказались перепутанными. Книга надолго «умолкла».

Тем не менее мы отдаем дань уважения древнему реставратору — в пределах возможного Ермолин сохранил памятник искусства. Он не перетесывал камни, не добавлял в кладку новых, а пользовался только уцелевшим материалом, поэтому все рельефы собора — подлинные камни XIII века. Стоит вспомнить, какая судьба постигла родственные Георгиевскому собору по убранству и архитектуре постройки, — Нижегородский храм (1227 г.) после разрушения разобрали до основания и от его скульптуры до нас дошли только голова льва, а собор в Суздале (1225 г.) возобновили из кирпича; время сохранило нам всего несколько фрагментов от его резьбы.

Георгиевский же собор продолжал говорить с потомками, хотя монолог его и был непонятен, рождал вопросы.

Какие скульптурные композиции входили в состав каменного декора?

Какой они имели вид и в каком порядке располагались?

Каков смысл всей скульптурной системы в целом?

Кто были мастера, воздвигшие собор и украсившие его? И сколько было их? И откуда они?

Откуда идет этот стиль говорящей архитектуры? Выросли ли его традиции на нашей почве или пришли извне?

И, наконец, какова подлинная архитектура собора?

Почему важно знать ответы на все эти вопросы? Разгадка тайны Георгиевского собора могла бы открыть для нас захватывающую картину стремительного, поистине головокружительного по темпам расцвета, который переживала культура Владимирской Руси накануне монгольского нашествия.

Загадка первоначальной скульптуры собора интересовала крупнейших историков русского искусства, но каменный кроссворд не поддавался никому. Гипотезы противоречили одна другой. Вот уж когда пожалели, что слишком скупы летописные сведения о соборе, что не сохранилось изображений его на древних фресках и иконах.

Первым к сложной проблеме расшифровки этого ребуса вплотную подошел русский историк К. Романов. В начале нынешнего века он установил, что большинство фигурных рельефов входило в сюжетные композиции, составлявшие как бы огромные резные картины, и две из этих композиций. («Преображение» и так называемый Святославов крест) полностью реконструировал. Это был большой успех, но вскоре ученый почему-то оставил работу.

И все-таки практически на все вопросы, которые XIII век задал науке на каменных страницах собора, ответы были даны, и сделал это наш современник Георгий Карлович Вагнер. Самое удивительное, что для этого ему понадобилось всего пять лет.

Работа началась с того, что каждый (!) камень собора был ощупан руками, обмерен и сфотографирован. А ведь одних скульптурных рельефов сохранилось 450, да почти столько же камней с орнаментом. С каждого камня снималась на кальку копия в натуральную величину. Потом копии эти были уменьшены до размеров этикетки спичечного коробка, и вот из них-то исследователь стал раскладывать бесконечные пасьянсы.

Будь эта работа чисто механическим комбинированием, завершение ее было бы маловероятно. Чтобы перепробовать все варианты возможных комбинаций, не хватит никакой человеческой жизни. Но кроме тысячи изображений, ученый привлек к исследованию сотни других фактов и сведений из русской и западноевропейской истории искусства, архитектуры, археологии, этнографии, фольклора и летописей, а, главное, он выработал метод соединения разных наук для решения одной проблемы.

На долгие месяцы растянулась черновая работа. Будничная, кропотливая. И когда после всего этого следует озарение, творческий вывод, кажется, что тут и не могло быть большого труда, настолько естественно решение, настолько точна и убедительна логика доказательств.

Ключом к реконструкции стали сохранившиеся от первоначальной кладки нижние части стен здания. Сначала ученый шел путем Романова, то есть реконструировал отдельные композиции. На разных фасадах собора можно видеть одинаковые фигурки спящих юношей. Их сохранилось только пять, хотя должно быть семь, потому что они принадлежат сюжету «Семь спящих отроков эфесских». В его основе лежит известная с IV—V веков поэтическая легенда о семи юношах-христианах из Эфеса, которые укрылись в пещере от гонений римского императора. Там они чудесным образом уснули и пробудились от этого «анабиоза» через триста лет уже при торжестве христианства.

Истинное расположение фигур этой композиции можно было установить, пользуясь сложившейся в средние века иконографией. Сюжет этот отражен и в миниатюре греческой псалтыри IX века, и в иконах греческого письма, и даже в миниатюрах мусульманского Востока. Хорошим подспорьем оказался амулет XIII века, найденный в Суздале (известный суздальский змеевик, который хранится в Историческом музее). Семь отроков расположены на нем по кругу, каждый в такой же позе, что и фигуры на рельефах собора. Закругленные очертания фигур вместе с круговой композицией выражали идем единства и согласия героев легенды. Эти рельефы — один из самых одухотворенных образов скульптуры собора. Они предвосхищают рублевских героев. Кстати, работая во Владимире, рядом с Юрьевым-Польским, Рублев наверняка видел скульптуру Георгиевского собора неповрежденной…

Таким же методом были восстановлены остальные сюжетные композиции: «Вознесение», «Три отрока в пещи огненной», «Даниил во рву львином»…

Но, пожалуй, центральной частью работы стала реконструкция аркатурно-колончатого фриза, которым накрепко был препоясан собор. На северном фасаде фрагмент фриза сохранился полностью. На западной стене он обрывается. Далее, на западном фасаде в кладке стены в беспорядке разбросано множество больших фигур. Среди них — Христос, Иоанн Предтеча, архангелы, апостолы.

Ученый знал: все эти образы — обязательные участники композиции деисуса. Деисусные чины, как известно, составляют непременную часть древнего русского иконостаса. Это позволило реконструировать каменный деисусный чин Георгиевского собора из 11 фигур. А как же фриз? И ученый сделал вывод: утраченную часть фриза составляли фигуры мучеников и святых воинов, небесных покровителей Владимиро-Суздадьской земли, которые как бы в торжественной процессии двигались к апостолам и архангелам деисуса. Будто десятки воителей — вся богатырская Русь — вышли на рубежи отчего края.

Не меньше хлопот доставила расшифровка странных портретных изображений на капителях собора. Скорее всего, это могли быть воины, но их шлемы с виду напоминали больше колпаки. Из летописи известно, что у вдадимиро-суздальских князей была наемная дружина из кочевников. За князя в разное время воевали половцы, могли здесь быть и кавказские аланы, предки нынешних осетин. Этнографы знают подобные головные уборы у аланов, сохранились они и у венгров. Поэтому маски на капителях, скорее всего, изображали ближайшее окружение, «гридьбу» Юрьев-польского князя. Между прочим, на рельефах трона Ивана Грозного есть фигуры в точно таких же шапках-колпаках.

Труднее всего оказалось установить смысл и найти места прежнего расположения звериных рельефов; сделать это без досконального знания средневековой звериной символики было невозможно. Драконы, например, считались некогда символом язычества, и их нередко изображали под «распятием», что означало победу христианства. Так и расположились в реконструкции два дракона Георгиевского собора. А рельеф слона, который символизировал царственное величие, было логично придвинуть к окну княжеской ложи. Подобное размещение известно из искусства Западной Европы.

Такому же осмыслению подверглись сказочные образы птицы-сирин, кентавра-китовраса, дремлющего льва.

Пышный растительный орнамент собора, тянущийся от подножия вверх, — символ цветущей природы — густо населен зверями и птицами. Этот орнамент обвивает, связывает все скульптурные сюжеты в единое действо, служит для них драгоценной оправой. Такое стилизованное древо было излюбленной композицией древнеславянского искусства. Оно символизировало щедрость, плодоносную силу великой богини Земли. Ленточное плетение, стилизованная древесная вязь — один из главных декоративных мотивов русского искусства XI и XII веков, и владимирские каменосечцы были хорошо знакомы с ним. Но они выступили как новаторы, когда выплеснули пышный и буйный орнамент на белокаменные стены Георгиевского храма.

Когда Вагнер восстановил картину первоначального резного убранства, выяснилось, что скульптуре тесно на стенах нынешнего собора. Дело в том, что здание, воздвигнутое при Святославе, было значительно выше и имело силуэт совершенно отличный от того, который мы видим сегодня. Уже к концу XII века архитектура русских храмов приобрела более стройный, «высотный» характер, так что общая высота здания, как правило, равнялась его удвоенной ширине. Храмы с притворами — а именно к этому типу принадлежит Георгиевский собор — делались чаще всего ярусными, и барабан главы ставили не на своды, а на промежуточной постамент. Так была выстроена Свирская церковь в Смоленске. Исчисляя пропорции Георгиевского собора, Вагнер установил, что его барабан действительно должен был стоять на постаменте. Это позволило выполнить общую реконструкцию собора. Выяснилось, что прежде он был гораздо стройнее, а его ступенчатый верх предвосхищал архитектуру Москвы XVI века. Разработку этого интересного приема можно видеть на примере собора Андроникова монастыря, где теперь помещается музей Андрея Рублева.

Начальная архитектура Георгиевского собора позволяла развернуть на его стенах грандиозное каменное сказание — повесть о земной и космической жизни. В величественном скульптурном ансамбле перед глазами современников представал сложный художественный образ — символ целостной картины мира. Но самое главное, что принес с собой в русское искусство Георгиевский собор — и это-то больше всего поражает, когда думаешь о его создателях, — главенствующая в программе скульптуры тема человека.

Обилие княжеских мотивов — святые покровители, портрет князя Святослава, многочисленные изображения княжеских дружинников — все это прямо связывалось в сознании строителей храма с политической идеей объединения раздробленной Руси под властью Вдадимиро-Суздальского княжества. Идея сильной княжеской власти находят параллель в летописях и литературе того времени, в частности в знаменитом «Молении Даниила Заточника». Как и «Моление», скульптура утверждала растущее самосознание горожан, служивых людей, иначе говоря, тех общественных слоев, на которые опиралась княжеская власть.

И, наконец, перед исследователем стояла еще одна проблема: определить авторов небывалого сооружения. На стенах здания Вагнер различил художественный почерк сразу нескольких мастеров. Две артели работали здесь — к такому выводу пришел ученый. Одна, числом в 12 мастеров, резала скульптуру, другая, более многочисленная, растительный орнамент. Анализ выявил индивидуальные манеры резчиков — Вагнер смог дать детальные характеристики работе каждого и описать выполненные им рельефы. И что не менее важно, он убедительно доказал, что в большинстве своем создатели собора были русскими мастерами.

Во главе дружины камнерезов и строителей стоял главный мастер — Бакун, свое имя он оставил на северном притворе собора. Это был русский мастер с очень широким кругозором, недаром его резцу принадлежат самые интересные рельефы, и именно он подсказал ряд оригинальных мотивов скульптуры заказчику Святославу.

Интерес Бакуна к светским сюжетам был необычен для того времени. Гигантскую поэму в камне он увенчал арочками с рельефами княжеских дружинников, расположив их на барабане главы — прямо под куполом, выше всех иерархов церкви! Факт, беспримерный для средневековья!

Не на пустом месте возникло белокаменное чудо среди полей Владимирщины. Корни его драгоценного убора уходят в языческие времена, когда всякое украшение имело глубокий символический смысл. Так, стилизованное дерево олицетворяло великую языческую богиню Земли или Жизни, а всадники, птицы и звери — ее спутников. Вот и у подножия Георгиевского собора находятся такие традиционные птицы — у начала цветущей природы.

В сплаве фигуркой скульптуры с резьбой каменной ткани с неудержимой силой проявилась народная тяга к узорочью. Но это было совершенно оригинальное, чисто русское явление. Ему нет аналогии во всей архитектуре средневековья. В этом отношении мастера Георгиевского собора были достойными продолжателями традиции, которая шла от росписей Софии Киевской, Спаса Нередицы, церкви Георгия в Старой Ладоге.

Изображения фантастических существ — грифонов и драконов — были издавна известны славянам; Об этом мы можем судить по знаменитым турьим рогам из Черной, могилы под Черниговом, принадлежащим прикладному искусству еще языческой Руси. Здесь снова уже знакомые нам грифоны, драконы, а виноградоподобное плетение орнамента напоминает каменную вязь на стенах собора.

Вырезанные из дерева и кости чудища охраняли древние храмы и жилища, оттого их и звали «оберегами». А резные изображения людей украшали фасады славянских храмов. Так что, вероятнее всего, трехгодовые личины на колоннах Георгиевского собора — переработка этого мотива.

А резная деревянная колонна XI века, найденная при раскопках в Новгороде? Помните, о ней пишет В. Янин. Ведь ее сложный орнамент и Мастерство исполнения заставляют думать, что такая резьба возникла в Новгороде намного раньше. Значит, уже в то время русские мастера в совершенстве владели искусством резьбы, которое развивалось и тогда, когда материалом стал камень.

В XII веке многочисленные постройки украшают майоликовыми плитками самых равных размеров и форм. А на них все тот же орнамент и звериные рельефы. А уцелевшие фрагменты белокаменной резьбы из Чернигова, Галича, Старой Рязани? Они говорят нам, что русские мастера XII века вели в городах своего рода каменные летописи.

Видимо, эта единая традиция в искусстве Руси Х—XIII веков привела к высшему расцвету белокаменной архитектуры и скульптуры на Владимирской земле.

Георгиевскому собору суждено было стать лебединой песней великого искусства владимиро-суздальских камнерезов. В дни, когда резец мастеров удалял последние неровности с рельефов, к южным границам Русской земли подступала военная гроза. Русское Предвозрождение, ростки которого поднимались не только в Юрьеве-Польском, было прервано татарским нашествием.

Среди других драгоценностей национального искусства надолго затерялась, исчезла из виду и жемчужина Владимирского Ополья. Но сегодня, через семь с лишним веков, мы снова приходим на свидание с «лепотой» древнерусских мастеров. И, восхищаясь искусством камнерезов, мы приносим дань уважения не только их труду, но и таланту человека, сумевшего разглядеть величие первоначального замысла.


В. Стигнеев | «Знание  —  Сила» №9/1969