Dragon's Nest – сайт о драконах и для драконов

Dragon's Nest - главная страница
Гнездо драконов — сайт о драконах и для драконов

 

«Нас недостоин этот мир,
Он вянет и тускнеет,
Ни полюбить, ни погубить
Драконов не умеет»
Дж. Р. Р. Толкин «Приключения Тома Бомбадила и другие стихи из Алой Книги»

Эрик Миккивер «Проклятие драконов»

Отрывки из романа Эрика Миккивера

И дам двум свидетелям Моим, и они будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней, будучи облечены во вретище… И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их, и трупы их оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят.

Но после трех дней с половиной вошел в них дух жизни от Бога, и они оба стали на ноги свои; и великий страх напал на тех, которые смотрели на них. И услышали они с неба громкий голос, говоривший им: взойдите сюда. И они взошли на небо на облаке; и смотрели на них враги их.

Откровение Иоанна Богослова, 11:3,7,11,12

О драконе Урцрахе Киллспайте и двух мужах праведной жизни

Страшные новости в тот первый летний день года ясеня поспели в четвертом часу дня, как раз к моменту, когда лев-король Симба садился обедать.

Все начиналось как обычно: лейб-герольд, сэр Рустер, провозгласил во всю мощь своей еще нестарой петушьей глотки троекратное «К столу». Старые вельможи поварчивали, что нет в его голосе той благородной напевности и мелодичности, что была присуща его предшественнику, и что сэру Рустеру своей иерихонской трубой на скотном дворе коров пугать, а не его величеству честь возносить. Придворная молодежь это ворчание игнорировала — природная мощь и боевая энергия сэра Рустера у них возражений не вызывала. Поскольку молодежи при дворе на парадных мероприятиях становилось все больше и больше по мере того, как принцесса Лала входила в возраст, сэру Рустеру не было поводов жаловаться на неблагоприятные отзывы. Стоит заметить, что младых дворян влекли во дворец не девичьи прелести подрастающей принцессы, а исключительно балы, карнавалы и прочие развлечения, которые король в изобилии устраивал, чтобы единственной дочке было где порадоваться жизни.

— Станешь королевой, — говаривал, бывало, седеющий монарх, — веселиться будет некогда.

Дочка на это возражала, что папочка и сам еще не стар, на что папочка грозился досрочно уйти в монахи и оставить престол на капризницу, и дело кончалось очередным балом до рассвета.

Итак, король вошел в двусветный пиршественный зал, воссел во главе П-образного стола, и гости стали усаживаться по чинам: первыми принцы крови, затем князья церкви и послы иностранных держав, затем дворяне титулованные и нетитулованные и после всего допущенные к столу худородные — в основном, министры, банкиры, поставщики двора и прочие, прибывшие на предобеденную аудиенцию. Но еще прежде чем за стол уселся герцог Риноцерос, грузный близорукий носорог, за дверью раздался шум, и в залу даже не вломился, а ввалился покрытый пылью не меньше чем на дюйм королевский гвардеец из элитного корпуса Боевых Котов. Королевские гости при виде такого бесчинства лишились дара речи, а гвардеец проломился сквозь толпу худородных, оставив на них большую часть дорожной пыли, что открыло взорам нашивку со штандартом Западной армии, и кинулся к государю так прытко, что охрана перехватила его буквально в двух шагах от венценосца.

— Пуфф… пуфф… фффаше феличество, — выдохнул гонец, в то время как охрана крутила ему лапы за спину, — беда!

— Что? — король перегнулся через стол и всмотрелся в своего бойца. — Что случилось? Агрессия? Землятрясение? Ну, вы, отпустите его, и пусть доложит по форме!

— Ваше величество! — помятый гонец стал во фрунт. - Дракон!

— Чего-о? — все августейшие усы резко встали стоймя. — Драконов не бывает! Счас как вкачу десять суток карцера…

— Ваше величество, настоящий! Огнедышащий! Летающий! явился сегодня поутру в деревне близ двадцать седьмого поста, дома пожег, храм разорил, всю золотую утварь забрал, а от пяти коров на пастбище только косточки отставил. Селяне в лес попрятались, а наш сержант против него выступил. От сорока в строю трое остались. Копья и стрелы не берут!

Тут в распахнутые двери ворвался второй кот-гвардеец, крича от порога:

— Ваше величество! Позвольте доложить! Дракон! Дракон! Налетел в полдень от ёжной пустыни на купеческий караван! Один против пятнадцати купцов и сорока наемников! Лошади покалечены, охрана сожжена насмерть, товары похищены! Мы атаковали его всем отрядом, в двести человек, в живых осталось семеро, а двигаться могу один я! Нужно подкрепление с катапультами, срочно!

Не успел второй гонец закончить, как в зал, несясь огромными прыжками на всех четырех лапах вопреки всем правилам приличия, стрелой влетел третий гвардеец со знаками различия Восточной армии. Одним гигантским рывком он перелетел через охрану, через двух своих сослуживцев, приземлившись на стол прямо перед королем, и выгнув спину, на одном дыхании выдал, от возбуждения пыхая слюной прямо в монаршую морду:

— Ваше величество огромный дракон напал с воздуха час назад на форт Киннок с востока наши держат неравную оборону форт горит меня послали за подмогой ваше величество скорее парни гибнут стрелы и ядра чешую не берут отскакивают будем держаться до последнего силы неравны…

Охрана наскочила и стала стаскивать его со стола, но тут гвардеец, замолкнув на полуслове, сомлел и завалился на бок, показав кровоточащую рану, сквозь которую белесо проглядывало ребро. Принцесса ойкнула и, зажав лапой рот, выскочила из-за стола.

Прежде чем шокированный тройной напастью король успел отдать какие бы то ни было распоряжения, в двери вошел вице-мажордом и возгласил, перекрыв внезапно загалдевших придворных, которые начали было судачить о поступивших новостях:

— Ваше величество, прибывший только что дракон нижайше испрашивает немедленной аудиенции. Прикажете принять?

Но не успел еще вице-мажордом умолкнуть, как из дворцового парка раздался низкий присвистывающий голос, наполнивший через открытые окна зал запашком серы и еще чего-то не менее смрадного:

— Эй, король! Выйди. Разговор есть.

За шумом никто не заметил, как виновник переполоха объявился собственной персоной.

Самообладания король не потерял. Он встал во весь рост и объявил вице-мажордому тоном, от которого двор сразу смолк:

— Объяви дракону, что наше величество дарует ему аудиенцию. Пусть ждет в саду. Паж, корону и трон на балкон.

Пока паж бегом несся за короной, которая хранилась на три этажа ниже в подвале казначейства, вице-мажордом отправился на балкон обеденной залы объявить дракону волю его величества. Доклада мажордома никто не услышал, зато ответ дракона услышали все:

— Твой король — он что, за шестерку меня держит? Ты ему скажи, что я где нормальный, а где и беспощаден. И вообще я ему это в счет запишу.

Через пару минут король с поредевшей свитой (вышли только те, кому полагалось по должности, прочие же из соображений безопасности наблюдали из соседних окон) явился на балкон. Дракон сидел на клумбе на собственном хвосте, как кенгуру, прямо перед балконом, так что у короля появилась возможность лично оценить подлинность его существования, в которой он поначалу усомнился.

Дракон был абсолютно реален — реальней некуда, ростом лишь немного пониже третьего этажа дворца, и к тому же несказанно вонюч. На здоровенной морде, состоявшей более чем на половину из челюстей, усаженных острыми зубами, среди которых особо выделялись клыки, желтым огнем горели несомненно умные, но беспредельно наглые немигающие глаза с вертикальными зрачками. Каждую пядь его тела покрывала чешуя, каждая из которых была размером со щит и толщиной примерно со щит же, и которую, как донесли гвардейцы, не брали даже ядра. Чешуи прилегали друг к другу плотнее, чем кирпичи в кладке. Обращенное к королю толстое брюхо, куда без особых проблем влез бы весь сегодняшний званый обед, было матовым, к спине и шее чешуя приобретала интенсивный серовато-зеленый оттенок и собиралась в пилообразный остроконечный гребень.

На толстой могучей шее у дракона болталась золотая цепь (судя по весу, цельнолитая) из плоских фигурных звеньев, а на когтях коротких, но мускулистых передних лап красовались аляповатые перстни-печатки того же желтого металла. Впоследствии один востроглазый камер-юнкер клялся, что прочитал на одном из перстней надпись «ДРАКОН». Словом, дракон походил на гигантского крокодила, если бы на свете были крокодилы, у которых из спины пониже шеи вместо лопаток росли кожистые крылья размахом шагов в двадцать.

— Мы король Симба, — объявил дракону король. — Изложи свое дело к нам, а также дай объяснения по поводу бесчинств, которые ты учинил сегодня нашим подданным.

Дракон нагнулся вперед, разглядывая короля со свитой.

— Это ты, что ли, король?

Монарх собрал свое самообладание и ответил:

— Мы король Симба. Назовись.

— Хмм… — протянул дракон, — облезлый ты какой-то для короля. Ладно. Слушай! я сам Урцрах Киллспайт!

Дракон замолк. Монарх, который и впрямь в тот момент линял (как это обычно и бывает со львами об эту пору), проигнорировал драконью реплику и держал паузу.

— я слушаю, продолжай и не трать впустую наше время, — ледяным тоном промолвил король, когда обоюдное молчание стало затягиваться.

— Нет, погоди, ты что, не понял? я Урцрах Киллспайт, тот самый!

— Возможно, я смогу понять, если ты объяснишь причину своего визита. Если ты этого не сделаешь, то я повелю выкинуть тебя вон, — ответил король.

Дракон выглядел разочарованным (насколько его чешуйчатая морда была в состоянии передать эмоции), и еще больше был поражен королевской угрозой спустить его с лестницы.

— Король, ты что, совсем не врубаешься? Тебе что, не передали, что было сегодня утром? Или здесь показать? Это мы быстро!

— Мы вполне осведомлены о том, что ты погубил множество наших подданных и причинил немалый ущерб, поэтому можешь не затруднять нас объявлением о своей ответственности за эти беззакония. И только наше благородство заставляет нас терпеть твое присутствие здесь. А теперь изложи свое дело или убирайся восвояси.

— Экий ты прыткий, — в тоне дракона уже не было той самоуверенности, что сначала. — Короче, король, корона у тебя с собой? Давай сюда. я теперь буду королем.

Легкое волнение, пробежавшее по рядам придворных, было пресечено чуть заметным движением монарших бровей:

— Твои наглые притязания не могут быть удовлетворены. Ты можешь апеллировать к нашим подданным, но не думаю, что они окажут тебе предпочтение.

— А огнем дыхнуть? — осведомился дракон.

Придворные бойко порскнули от окон.

— Ты можешь уничтожить нас, но это не узаконит твоих притязаний. Право на трон может быть обретено только легитимно. Если ты намерен подчинить наших подданных силой, то имей в виду, что мы намерены защищать их всей силой наших войск. Равным образом ты не добъешься их лояльности насилиями.

Король взглянул в глаза дракону, и решив, что дипломатический язык сыграл свою роль, перебив инициативу, перешел на простую речь:

— Поэтому, червяк шелудивый, не думай, что твои нынешние победы дают тебе какое-то преимущество. Ты один, а нас целая страна. И если ты не уберешься подобру-поздорову, мы в три дня снимем с тебя шкуру, а самого погоним голым на все четыре стороны. И еще дегтем с перьями вымажем, если будешь и дальше наглеть. Ты меня понял или как?

— Ха-ха, — неуверенно сказал дракон, у которого, очевидно, не было королевского опыта ведения переговоров, — испугал ежа голой задницей.

— Сэр дракон! — раздался из одного из окон голос, в котором все признали лейб-оружейника, ежа. — Сэр дракон, извольте взглянуть!

И, приспустив панталоны, сэр Еж предьявил в окно дракону свой коротенький хвост, а также то, что находилось пониже, после чего разразился громовым пьяным смехом. Вместе с ним заржал и весь двор, не исключая и монарха. Дракон, уразумевший, что на смех подняли его, озлобился, надулся, и с побагровевшим взглядом плюнул себе под ноги пламенем, закоптив белую гальку на дорожке и заставив короля со свитой на балконе заперхать от серной гари.

— Сэр Еж… сэр Еж… — прокашлявшись, возгласил король. — Объявляем Вам наше государево неудовольствие за перебивание нашей беседы и непристойное поведение при дамах, и марш домой, пьянь чертова! Почему, как мастер, так либо пьяница, либо бабник! Итак, сэр Урзрах Киципита…

— Киллспайт, чтоб тебя! я Урцрах Киллспайт, Киллспайт! — взревел дракон, так что стекла задребезжали.

— Сэр Урц-рах Килл-спайт — со всей иронией выговорил король Симба, — корону я тебе не отдам. Хочешь воевать — будем воевать, но лучше отвали сразу, и я обещаю не взыскивать с тебя протори и убытки.

Двор зааплодировал государевым словам, и даже Ее Королевское Высочество принцесса Лала, прятавшаяся до того за широкой спиной сэра Рустера, подала голосок:

— Правильно, папочка! Пусть валит отсюда!

Самодержец было открыл рот, чтобы одернуть и принцессу за неподобающие ее сану выражения, но тут встрял дракон:

— Погоди, король, ну ты что? Давай легитимно. Ты пишешь на меня завещание — так? А я подожду, пока ты помрешь. Наш род все равно по нескольку тысяч лет живет.

— Не собираюсь, — с каменным лицом повел плечом монарх.

— Король, я не понял, — пообещал дракон. — Денег, что ли, девать некуда?

— Ты и впрямь ничего не понял, грамотей, — пояснил сэр Рустер. — Их величество изволили сказать, что помирать не собираются. А кроме того, трон тебе все равно не положен. По закону престол наследует только особа королевской крови. А ты даже не простолюдин, а так, чужестранец приблудный.

— А если наследника нет? — осведомился дракон.

— Тогда короля выбирает собрание сословий. Поровну от дворян, церкви, горожан и простолюдинов. Только во-первых, с твоей манерой вести кампанию тебя прокатят на вороных, а, во-вторых, у нас наследница престола уже имеется.

— Вот эта цыпочка? Это и есть твоя единственная дочка?

— Это, неуч, Ее Королевское Высочество принцесса Лала, — выпятив грудь колесом, торжественно возгласил лейб-герольд.

— Так… Наследница, значит, — неожиданно уверенно проговорил дракон. — Ну добро, вот вам и легитимный выход. Короче, король, ты выдаешь за меня дочку, и больше никаких жертв и разрушений. На войну за тебя выходить не обязуюсь. Ну, разумеется, денежное, вещевое довольствие и приварок за счет казны. Это мое последнее слово.

У короля перехватило дыхание, но пока он собирался с мыслями, принцесса решила сама постоять за свою честь:

— Ну ты и наглец, а! — обратилась она не то к дракону, не то ко двору. — Жених выискался, тоже мне! Ты бы хоть меня спросил, пойду ли я за такого ублюдка! Хоть помылся бы сперва, что ли! Пап, прогони его на все четыре стороны, пока я ему глаза не выцарапала!

— А ты молчи, дура, когда мужчины разговаривают, — вежливо ответствовал дракон суженой. — Тебе слова не давали. Твое дело — тряпки да балы. И не суй нос в большую политику, если не понимаешь. Надо будет - женим и тебя не спросим.

— Так чего ж ты ко мне сватаешься, если я, получается, дура? — отбила атаку принцесса. — Пап, я отказываю господину дракону в руке и сердце, и вопрос этот считаю закрытым. Гони его вон, хама заморского.

— Сэр дракон, вы слышали? — обратился к дракону король. — Вам отказано. Итак, либо вы приносите официальные извинения и уходите с миром, либо будет война.

— Нет, король, войны не будет, — дракон зловеще поиграл своим раздвоенным языком. — А будет все совсем по-другому. Завтра я сожгу с воздуха дотла еще один город. Где-нибудь на севере. А может, и на западе. А может и на юге — смотря где мне захочется. Подлетное время, к твоему сведению, до твоего замка — два часа, до Семиречья на севере — столько же, до Восточного океана — три с небольшим, до южной границы — около пяти, ну а западные города я могу жечь и во время вечерней прогулки. Так что, как видишь, выбор богатый, благо вся твоя страна у меня как на ладони. Послезавтра я сожгу еще один город. Тоже с воздуха. Через три дня — еще один. И так каждый день — новый город. Потом я займусь деревнями, мостами, лагерями беженцев. А вот когда у тебя, король, появятся летающие войска — тогда и повоюем. Если, конечно, через месяц останется хоть один желающий за тебя воевать. Ну так как, поладим по-родственному или будем и дальше закатывать истерики?

Настала тишина. На скулах у короля заиграли желваки. Сэр Рустер потихоньку вытеснил принцессу с балкона.

— В такой форме твои требования все равно невозможно удовлетворить, — наконец заговорил король. — я предлагаю тебе цивильный лист и должность при дворе. Что касается бракосочетания моей дочери, то она несовершеннолетняя, поэтому законный брак невозможен.

— Цивильный лист пойдет, — кивнул дракон, — а вот должность отпадает. я же, кажется, ясно сказал, что служить не буду. А насчет совершеннолетия ты меня кончай грузить. Или ты выдаешь за меня дочь, или будет, как я сказал.

— Тем не менее, тебе придется ждать, — король повел плечом так, как будто он обсуждал с придворным садовником устройство новой беседки, а не спасал собственную корону и страну. — Ты же, кажется, собрался жить несколько тысяч лет?

— Ну, ждать-то мне придется недолго, — заметил дракон. — До первого дня осени.

У короля все словно оборвалось внутри. Дракон знал, когда родилась принцесса Лала. Последняя надежда потянуть время ускользала.

— я смотрю, вы неплохо осведомлены, сэр дракон, — заметил король, в душе обругав себя за то, что в прошлом и позапрошлом году устраивал по всей стране народные гуляния в честь дня рождения дочери.

— Слухом земля полнится — заметил в ответ дракон, и королю показалось, что он ухмыльнулся. — Ну так как, мы договорились?

— Ты услышишь наше окончательное решение через три месяца, в первый день осени, — объявил король, вставая с трона. Что касается цивильного листа, то я назначаю тебе по два мешка муки и пять колбас в месяц…

— Ээээ! — взревел дракон, так что стекла во дворце задребезжали. — я тебе что, собачка, чтоб мне колбасу совать? Мешок золота, двадцать коров и десять бочек пива в день. Свежего!

— Сэр Урцрах, — король тоже не выдержал и сорвался в крик. — Сейчас я вызову войска, и мы вместо цивильного листа разнесем в клочья и твое логово, где б оно ни было, и тебя, чего б это ни стоило! Моя казна не бездонная бочка! Бери что дают, и проваливай!

— Погоди, король, — дракон перешел в оборону, — но ведь я муку не ем. Мне нужно мясо с кровью и шкурой, понимаешь? И много. я ведь не маленький.

— А деньги зачем? — язвительно отозвался король. — Их ты тоже ешь?

— Ну ты даешь, король, — дракон даже завертел головой. — Затем же, зачем и всем. Сам, что ли, не знаешь, зачем деньги нужны?

— Нет. Объясни мне, скудоумному, — король уставился прямо в глаза дракону, — зачем тебе деньги, если ты грабишь купцов на большой дороге?

— А для сбережений, — безаппеляционно заявил дракон.

После непродолжительной перебранки временный цивильный лист дракону был определен в десять коров, двадцать хлебов, пять бочек пива, телегу всякой зелени, а также в десять золотых полновесной чеканки, не считая подарков к праздникам. На подарках дракон особо настаивал. В качестве аванса дракону вынесли огромное, мало что не в рост самого дракона, зеркало полированного серебра с позолотой, которое готовилось для зала приемов, но оказалось негабаритным и уже давно лежало у короля мертвым грузом. Зеркало дракону очень понравилось.

— А зеркальце что надо, — дракон прочно зажал в лапах зеркало, любуясь своим отражением, — конкретное зеркало, в натуре. Ну что, король, по лапам?

— У тебя есть королевское слово, — ледяным тоном ответил монарх, — и этого довольно. Пока ты не будешь нарушать мир в стране, ты будешь ежедневно получать по цивильному листу, как оговорено. Можешь забирать его из форта Лахор — это на восточных рубежах нашей страны.

— я знаю форт Лахор… но ты забыл о дочке, король.

— Мы вынесем окончательное решение, когда моя дочь достигнет совершеннолетия. И ни днем раньше.

— я вернусь в первый день осени, — и дракон снова облизнулся. — И не советую тебе отказывать, король. Тогда тебе уже ничто не поможет. Ну, до встречи через три месяца… тестюшка!

Дракон подпрыгнул, размахнулся крыльями, необыкновенно легко взмыл в воздух и, сделав прощальный круг над дворцом, пыхнул огнем и стремительно растаял в вышине. Придворные молча следили за ним.

— Так, — промолвил король Симба после недолгого молчания. — Аудиенция окончена, все свободны. На сегодня дальнейший прием посетителей отменяется. Прошу всех продолжать обед без меня, кроме членов Королевского Совета — им остаться и следовать за мной.

И в сопровождении советников ушел из тронного зала.

* * *

Королевский Совет заседал в тот день допоздна. На совете присутствовали государев кузен генерал Хан, главнокомандующий, командиры армий барон фон Вер-Вольф, маркграф Дирхорн, ярл Урл-Урс и флотоводец эмир Аль-и-Гатор-и-Амазона-и-Бланка, а также командир гвардейцев, полковник Манул и начальник штаба архистратег Оливер Фант (которого по молодости лет все звали просто Олли); присутствовал протрезвевший сэр Еж, ведавший материальным обеспечением; присутствовали гражданские лица канцлер сэр Граундхог, уже упомянутый лейб-герольд, он же мажордом сэр Рустер, придворный казначей сэр Онуфриус; присутствовал королевский шут сэр Чита ди Рамапитекки, который помимо своих официальных обязанностей заведования дворцовыми развлечениями еще и возглавлял шпионскую сеть королевства, о чем знали лишь немногие; присутствовали придворный библиотекарь сэр Кенгур в неизменном килте, лейб-доктор, он же палач сэр Осс Миног, и глава национальной церкви кардинал Сакрилегиус — в качестве консультантов.

Словом, все наиболее доверенные лица короля, оказавшиеся в тот день во дворце и поблизости.

— Чита, я тебя выгоню, и будешь до конца дней в театре «кушать подано» представлять! — рычал король Симба. — Ты не шимпанзе, а ворона! Как ты мог проморгать такое… такое… короче, почему, я не знал об этом драконе за полгода до налета? Или даже за полдня?

— Государь, я не могу держать наблюдателей везде! — пытался успокоить разошедшегося босса сэр Чита. — я готов подать в отставку хоть сейчас! Да, я недоглядел! Но только потому, что ни одним из моих агентов не было обнаружено никаких следов дракона! Только сейчас прибывают первые донесения — и там все то же самое, что уже известно нам!

— Что же он, по-твоему, только что из яйца вылупился? И где вообще он тогда так хорошо от тебя прятался?

— Все, что я могу сказать о его местонахождении, государь — это только то, что он сам выболтал о подлетном времени. Если посчитать его примерную скорость в воздухе, то получится, что он гнездится где-то в Хайберских горах к северу от Муравьиного прохода.

— Ну, спасибо. Хайберским горам конца нет! Где прикажешь его искать?

— я уже отправил на поиски лучших специалистов по этому делу, государь. Они возьмут след на чем угодно и в любую погоду.

— И на воздухе, ты хочешь сказать?

— Нет, на воздухе не возьмут, но ведь бесследного полета не бывает. К примеру, драконий помет может валяться…

— А по-моему, ты путаешь дракона с голубями. Ладно, черт с тобой, займешься этой проблемой самостоятельно, а пока помолчи. Итак, господа, как мы будем с ним справляться? Начнем с твоих предложений, кузен Шер, но вообще прошу без чинопочитания. У кого есть ценные мысли, очереди не дожидайтесь.

Генерал Хан точил когти об инкрустированную дубовую столешницу.

— Вообще-то, кузен Симба, должен признать, что чешуйчатый урод был прав. Лобовой атакой его не взять. Во-первых, забронирован до ушей, во-вторых, что самое плохое, — летает, зараза. Огонь — это, в общем, ерунда, гораздо хуже то, что он практически недосягаем. Летать мои молодцы не умеют. Наземная скорость у нас несопоставимая. В лучшем случае, за ним может угнаться только отряд быстрого реагирования лорда Пардуса, но практической пользы от такой погони ноль. Следует, таким образом, найти у него слабое место. Хотя бы одно у него обязательно должно быть.

— Что ты намерен предпринять?

— Во-первых, необходимо выяснить, где у него точка наземного базирования.

— Чего?

— Ну, насест. Или как там это у драконов называется.

— я этим займусь, сэр Хан, — вставил слово Чита.

— Спасибо, сэр Чита. Вам потребуется помощь? я могу откомандировать к вам горных егерей из клана Мак-Ирбиса. Они немного дикие и своенравные, но в горах незаменимы.

— Мак-Ирбис — это ведь барсы, кажется? Спасибо, сэр Хан. Пока необходимости нет, но если будет надо, воспользуюсь.

— Договорились… зайди ко мне, Чита, если надумаешь. Теперь, Симба, по поводу дракона. Во-первых, я не исключаю провокаций или просто хулиганства в течение лета. Во-вторых, по истечении лета надо настроиться на реальную возможность войны. За нас работают наши размеры и погода. Надо создать в лесах резервные базы продовольствия и запасы топлива на зиму.

— И воду надо запасти, — вставил слово ярл Урс, огромный медведь-гризли, командовавший Северной армией. В ярлы он выслужился из худородных дворян своей личной доблестью. Он отличался рассудительностью и вниманием к нуждам как армии, так и мирного населения, при всем при том, что внешне производил впечатление громилы-дуболома. — Как только он просечет все это, он начнет поджигать леса. Кроме того, следует избегать сосновых боров. Видимость с воздуха там отличная, а горят они, как спички.

— Если осень будет дождливой, леса пожечь он не сможет, — заметил Шер Хан.

— А если, не дай бог, бабье лето? я бы не лез на рожон, как дурик.

— Хорошая мысль, господа, — вернул их к теме король Симба. — Дальше что, Шер?

— Надо собрать всю имеющуюся информацию по драконам. Все, что сможем найти. Изучить опыт частей, побывавших сегодня в бою, и поднять архивы.

— Простите, принц Хан, — вступил в разговор сэр Кенгур, хранитель дворцовой библиотеки, — дело в том, что, насколько я помню, о драконах в имеющихся у нас источниках есть только косвенные упоминания. я буду, разумеется, сидеть над книгами денно и ночно, но пока я ничего не найду — понадобятся вам эти сведения?

— А там есть о том, как бороться с драконами?

— Не помню, — вздохнул сэр Кенгур, — то есть, это значит, что не помню, чтобы мне приходилось читать что-то на эту тему. Вообще-то до сегодняшнего дня считалось, что драконы суть плод фантазии.

— Ищите дальше, сэр Кенгур, — велел король. — От этого будет зависеть очень многое. Продолжай, Шер.

— Всех командиров попрошу укрепить существующие укрепления камнем и демонтировать как можно больше деревянных деталей.

Командиры армий закивали.

— Эвакуировать мирное население при первой необходимости. Ни к чему, чтоб они путались под ногами. Чем меньше паники, тем лучше.

— Сэр Граундхог, я рассчитываю на вас, — обратился Симба к мажордому. — У нас есть запасы еды?

Сэр Граундхог, пожилой сурок, принялся теребить себя за защечные мешки.

— В принципе есть. А на страну не хватит. Да и урожай созреет только к осени. Это ведь вещь сезонная.

— Купишь еще.

— Вздорожает, сир, — поддержал Граундхога казначей, премудрый крыс Онуфриус. — Опять же, большую часть налогов мы получим по осени.

— Ну, хватит хныкать! — грохнул лапой по столу король Симба. — я сказал, а вы слышали — подготовить эвакуацию. План представишь к воскресенью. Еду купишь где угодно. Онуфриус, а тебе приказываю выделять средства на подготовку к войне в первоочередном порядке. Можешь урезать все непринципиальные расходы. Жратву в крайнем случае просто конфискуйте у фермеров в счет налогов будущего года. Они же потом нам спасибо скажут.

— я лучше пошлю за едой на юг, — молвил крыс Онуфриус, чирикая пером по своим бумажкам.

— Спасибо, сэр Онуфриус, — ответил сэр Граундхог. - Государь, а где бы мне взять народу, чтоб организовать перевозки, оборудование лагерей, транспортировку жителей, наконец?

— Людей мы выделим из армии. Шер, найдешь людей?

— Да хоть целую армию. Использовать-то, похоже, мы ее все равно не сможем.

— Да как же это не сможем? — возмутился командир Восточной армии маркграф Дирхорн и затряс своими развесистыми рогами. — Да пусть он только сядет, да мы на него…

— Ну и что ты на него? — зафыркал на Дирхорна командир Боевых Котов Манул. — Мои мальчики уже накинулись, и полполка как не бывало.

— Тише, тише, Манул, — утихомирил раздраженного кота Симба. — Хватит плеваться, ты не в кабаке. А что касается вас, Дирхорн, то в принципе я тоже не понимаю, Хан, — ты что, собираешься от него прятаться всю зиму? Если мы начнем обороняться, то тогда шансов у нас точно никаких.

— я же говорю — где силой взять нельзя, там надобна ухватка. Прямой бой с ним исключается. Надо какую-то хитрость выдумать.

— Стратег, — обратился Симба к Оливеру Фанту — у вас есть стратегия?

Умный слоник Олли Фант, получивший должность архистратега более ради заслуг отставного родителя, нежели за личную выслугу, и еще не привыкший к тому, что король обращается к нему на «вы», сконфузился и затеребил хоботом свою нагрудную цепь.

— Ну-у, я не знаю, Ваше Величество, — замямлил он, — я рекомендую сконцентрировать повышенное количество войск около форта Лахор и, э-э-э, передать оперативное управление над группировкой командиру Вольфу и непосредственно превосходительному Хану. Также, необходимо произвести рекогносцировку драконьей огневой мощи и, по возможности, разведку боем с целью уяснения, какую, э-э, тактику он применяет…

— Благодарю покорно, милостивый государь, — перебил Олли Фанта барон фон Вер-Вольф, командир Западной армии, мускулистый серый волк. — Значит, я должен предложить дракону подпалить дом-другой, потому что в штабе, дескать, хотят изучить, сколько он может сжечь за час? А может, сразу отдать ему пару городов на поток и разграбление?

— Сэр Вольф, — вмешался Хан, — не лезьте в бутылку. Чем сжигать кого-то, пошлите смышленых скаутов понаблюдать за драконом. Вполне возможно, что он будет пускать огонь просто для устрашения или шутки ради.

— Сэр Хан, — барон оставил слона в покое, — позвольте в таком случае дополнительные силы. У меня в округе беспорядки, и если я оттяну силы на дракона, бунт может распространиться.

Командиры соседних армий недовольно зашевелились.

— Сэр Вольф, — разгладил усы монарх, — а почему у вас в округе жители постоянно бунтуют? Это уже третий раз за последний год, когда вы просите подкрепление.

Барон повел плечами.

— Тлетворное влияние Запада, сир, знаете ли. Это же не округ, а проходной двор: лазутчики из-за перевала, подстрекатели. Быдло-с.

— У меня в округе тоже много иноземцев, о средоточие мужества, но мои почему-то ведут себя нормально, — отозвался эмир Аль-и-Гатор-и-Амазона.

Барон ничего не ответил, но сделал движение, которое выражало глубокое презрение благородного аристократа к инородцам вообще и к эмиру Гатору, — в частности. Эмир происходил из ящерообразных вассалов короны из южных болот, бывших иноверцев и врагов, которых за глаза до сих пор звали просто «гады», хотя те и были замирены и крещены еще в прошлом веке.

— Сир, — подал голос сэр Еж, — я вот думаю, что можно было бы попробовать поймать дракона.

Сэр Еж был известным затейником, но тут все уставились на него, как будто он решил исполнить на столе танец живота.

— Понимаете, сир, — стал объяснять сэр Еж, — дракон, я видел, для взлета должен размахнуться крыльями. Поэтому, если б нам удалось его, скажем, уронить в колодец, он может и не суметь выбраться без посторонней помощи. То есть, использовать принцип волчьей ямы.

— Эй, ты, полегче! — возмутился фон Вер-Вольф.

— Успокойся, Вольф, — отозвался Еж, который с похмелья не был склонен ссориться, — я тебя ловить не собираюсь. — Лучше вот о чем подумай: ты его будешь ежедневно кормить. Присмотрись, куда он будет садиться. Когда мы изучим его привычки, надо будет за ночь выкопать яму по его размеру под центром посадочной площадки. Он поутру приземлится…

— За ночь яму в размер дракона? — хмыкнул ярл Урл-Урс. — Не успеешь.

— Ч-черт… — осекся сэр Еж, — точно. Тогда вот чего — надо его загнать в туннель. Что-нибудь типа пещеры. Есть там пещеры?

— Нету, извините, — ответил Олли Фант.

— Тогда надо построить что-нибудь туннелеобразное, — развивал мысль сэр Еж. — Или вот - обрушить на него сторожевую башню.

— Ты что, Еж, — махнул лапой Хан. — С его-то силищей он любой завал размечет. Вот если действительно загнать его в пещеру и устроить горный обвал, тогда б что-то могло выйти. Главное, найти подходящее место. Надо будет продумать, как мы его можем заманить в пещеру.

— А, кстати, можно и без пещеры, — перебил сэр Еж. — я вот чего думаю — надо попробовать поставить на него силок, типа как на птицу. Ты, Вольф, выдавай ему пока жратву во дворе форта, чтобы он привык там садиться. Когда придет время, мы закрепим трос вокруг башни и замаскируем петлю. Его зацепит, и у нас будет, ну, максимум, несколько секунд, но за это время мы с помощью катапульты закинем ему на шею несколько боло на стальных тросах и дернем, чтобы он потерял равновесие. Когда он упадет, мы его быстро повяжем, ну, а дальше остается только укокошить его.

— Ты думаешь, это сработает? — заинтересовался король Симба.

— Все упирается в тросы, — потянул себя за усики сэр Еж. — Надо делать их с огромным запасом прочности, а также негорючими. Готовых таких нет. я постараюсь поэкспериментировать и недели через три что-нибудь придумаю. Может быть, пеньковый канат, в который вплетены медные жилы. Если он дыхнет на них огнем, медь оттянет жар, и пенька не загорится. Ну и разумеется, мне необходимо построить действующую модель устройств для набрасывания петель и изготовить канаты достаточной длины и толщины.

— Когда ты сможешь начать тренировки с настоящими петлями?

— я представлю модель, которая будет работать, Вашему Величеству к началу июля. Да, к началу июля это реально. Затем к августу мы построим все приспособления по модели, сделаем макет дракона и начнем готовить операцию.

— А как ты предлагаешь его прикончить?

— Вот тут я пока не определился, — ответил сэр Еж. - Может быть, у сэра Минога есть соображения?

Сэр Миног, огромный спрут, приплывший в королевство много лет назад с каких-то далеких островов на рыбацкой шхуне, был крупным знатоком анатомии. Дело свое он любил, ради чего и согласился работать палачом, поскольку за работу получал трупы преступников для своих штудий. Казнили в королевстве нечасто, и сэр Миног постоянно жаловался на нехватку материала, так как экспериментировать с пациентами ему не позволяла врачебная этика.

— Насколько я могу судить, — начал сэр Миног, — принципиально анатомия его близка к крокодилу или ящерице, поэтому следует предположить, что чешуя имеет такой же состав и структуру, что и у них. Из этого явствует, что наименьшая прочность сосредоточена на груди и животе, а также шее. Кроме того, на сгибах чешуя должна быть расположена более свободно, что теоретически позволяет проникнуть через эпителий между чешуями посредством прямого укола массивным острым предметом. Думаю, что если объект будет реально иммобилизован, следует незамедлительно подсечь сухожилия на крыльях, чтобы перманентно ограничить его подвижность. Одновременно можно попробовать вырвать одну из чешуй на горле и постараться нанести несколько ударов с целью повредить артерии, питающие сердце и мозг. Кроме того, нужно также повредить глазные яблоки, насколько это возможно, поскольку, должен предупредить, они могут быть прикрыты прозрачными роговыми оболочками неопределенной мощности. Даже если не удастся добиться летального исхода в течение нескольких минут, он будет серьезно выведен из строя, что даст нам исключительное преимущество. я бы попросил по возможности не наносить телу объекта более капитальных повреждений, чтобы оставить возможности для дальнейшего исследования. В частности, очень интересен механизм выдыхания огня, а также опорно-двигательная система. Смею пригласить вас, сэр Еж, принять участие во вскрытии. Вам как механику будет небезынтересно исследовать систему, которая позволяет поднимать в воздух столь массивный корпус, притом с грузом.

— Почту за честь, — отозвался сэр Еж.

— Спасибо, — отозвался Осс Миног. — Теперь, если вы позволите, хотел бы заметить, что это только предположение, поскольку в моей медицинской и исследовательской практике мне не приходилось работать с пресмыкающимися типа дракона. Позволю попросить разрешения уточнить некоторые моменты на практике и доложить позднее. Многие выводы можно было бы сделать по аналогии с другими представителями рода, как, например, крокодилами. Во многих случаях сходство между драконом и этими последними исключительно наглядно: так, например, строение суставов конечностей у дракона внешне практически идентично строению суставов уважаемого эмира…

— Да будет известно высокоученому доктору, что я не желал бы, дабы мои недостойные ноги отделяли от моего тела, — моментально отреагировал эмир.

Осс Миног выглядел разочарованным.

— Может быть, удастся убедить кого-нибудь из ваших родственников? Это было бы весьма полезно.

— Боюсь, что нет, о светоч знаний, — ответил эмир.

— Какая жалость, — вздохнул спрут. — Ну что ж, в таком случае я исследую архивные записи по близкородственным видам. Кроме того, система кровообращения…

Осс Миног мог разглагольствовать в таком духе часами, поэтому король Симба прервал его движением лапы.

— Спасибо, спасибо. Тем не менее, сэр Еж, вернемся к теме. Каковы наши шансы, что эта операция будет успешной?

— Честно? Честно, сэр — очень мало, — признался сэр Еж. — Но ничего другого я пока не придумал. Разве что попробую переоборудовать арбалетные стрелы для стрельбы по крыльям. Крылья у него вроде бы не очень прочные.

Симба тяжко вздохнул.

— Ладно. Шер, какие еще есть у тебя есть соображения о том, как нам избавиться от этого ирода?

— Больше никаких, Симба, — мрачно ответил Шер Хан.

— Никаких? — ахнул король. — Совсем?

— Совсем, — генерал нервно стучал по полу своим полосатым хвостом. — С ним можно справиться только хитростью и только одним ударом. И то — если повезет. Сражаться с ним — пустое занятие. Либо придется платить ему дань, либо…

— Либо что? — раздался девичий голос из-за портьеры, и в комнате возникла принцесса Лала, которая все это время тихонько пряталась на широком подоконнике, подслушивая. — Дань вы ему уже согласились платить, так что дальше, дядя Шер? я? А если он послезавтра потребует, чтоб ты ему, прости, задницу подтирал, ты велишь отцу и на это соглашаться?

Шер Хан глянул на принцессу исподлобья и отвернулся, ничего не ответив.

— Отец, — обратилась дочь к королю, — ну ладно, подчиненные у тебя не додумались ни до чего лучше, чтоб ловить его силками, как дуру-куропатку. Но ты-то сам? Давай вместе подумаем, обманем его, что ли, как-нибудь, яду ему в жратву подсыплем, в логове засаду устроим. Ведь должен же быть какой-то выход!

— Принцесса, — взвился сэр Рустер, — прекратите скандал и немедленно покиньте совет! У вас нет допуска к военным тайнам, хотя вы и наследница! Вы должны учиться уважать законы и правила, чтобы быть примером всегда и во всем, хотя бы здесь и обсуждались вопросы, касающиеся лично вас!

— А вы, господа, не имеете никакого права решать судьбу страны, — парировала принцесса, — потому что вы готовы капитулировать без боя, стоило этому мошеннику Урцраху припугнуть вас! Вы мужчины или кто? Отец, неужели ты до того потерял волю, что действительно готов отдать этому шантажисту свою единственную дочь и всю страну впридачу? Папа, ты же король, где твоя честь, гордость, наконец?

Короткий рык короля Симбы, от которого разом задребезжали стекла во всех оконных переплетах, прервал горячий монолог принцессы.

— я ему тебя не отдам, — строго глянул король на дочь. — Но не потому, что ты у меня единственная, а потому, что если ты пошевелишь чуть-чуть мозгами, то сообразишь, что ты ему нужна как заложница, и только. А я людьми не торгую, это раз. И, во-вторых, ты слышала, как он сказал, что живет несколько тысяч лет? Так вот, поэтому я скорее сам погибну и всю армию положу, чем отдам ему государство своими лапами!

— Почему? — ахнули придворные.

— А потому, дураки, что вы даже не представляете себе, что за ужас настанет в стране, если он будет править несколько тысяч лет! Да лучше любая смерть, чем такая жизнь!

Монарх махнул лапой и вдруг повесил голову.

— Хотя, похоже, выбора у нас так и так нет. Ну что ж, по крайней мере зато у нас всегда есть возможность умереть достойно, если нет другого выхода.

И в этот момент выходящее в королевский парк окно вдруг резко распахнулось. Порыв резкого и сырого ночного ветра взвихрил бумаги на столе. Совет разом обернулся к окну. На подоконнике стоял, опираясь на кривой посох, старик-павиан, седой как лунь, сверливший всех присутствовавших пронзительным взглядом умных глаз. На нем не было почти ничего, кроме сношенных лохмотьев, которые, верно, когда-то были одеждой, но теперь, обветшав, расползлись тут и там, полностью утратив первоначальный вид. Ноги вместо обуви были аккуратно подвязаны тряпочками.

— Бог мой, это еще кто? — воскликнул сэр Урл-Урс. — Сэр Чита, это ваш подчиненный?

— Да нет, это, к сожалению, не мой, — отозвался Чита. — И вообще ничей. Это юродивый Муфаса, он живет здесь, в городе, прямо на улице. Он святой — так говорят. Он мистик, пророчествует, предсказывает будущее и знает все обо всех. Рассказывают, он даже может говорить с Богом и исцелять калек, немощных и больных. Правда, фактов у меня нет.

— Мало ли суеверий в темном народе, — недоверчиво промолвил кардинал Сакрилегиус, помалкивавший до того средних лет горностай с маленькими бегающими глазками, и опасливо глянул на отшельника. — Но Муфаса, безусловно, пользуется немалым авторитетом и образ жизни ведет весьма похвальный, хотя и очень неоднозначный…

— Ваше Величество, надо б его как-нибудь этак вежливо вывести, — боязливо заметил Олли Фант. — Все-таки дела секретные, и вообще…

— Да как он вообще сюда попал? — возмутился фон Вер-Вольф. — Окно выломал, на совет вперся… Куда твоя стража смотрела, а, Манул? Давай, гони его в три шеи!

— Нельзя его гнать, — севшим от волнения голосом ответил Манул. — Беду накличем. Он святой, ты не понимаешь, Вольф.

— Подождите, — остановил всех движением лапы король Симба. — Здравствуй, блаженный Муфаса. Зачем ты пришел к нам?

Муфаса молчал, пристально разглядывая короля и его советников. Советники, которым начало становиться очень неуютно, принялись машинально один за другим выбираться из-за стола.

— Муфаса, у нас очень важные и срочные дела, и мы не можем ждать, — мягко заговорил король. — Давай поговорим завтра. я прикажу страже, чтоб тебя пропустили в любое время…

Муфаса, не дожидаясь, пока король закончит, легко, как молодой, вспрыгнул и мягко приземлился на стол прямо перед отшатнувшимся королем. Придворные отпрянули в разные стороны, сгрудившись за королевским креслом.

— Король, ты и народ твой преступили заветы Господни, и гнев Господень на вас, — хриплым вкрадчивым голосом обратился он к Симбе. — Ибо великий змей, вышедший из бездны и попирающий вселенную, обратил на тебя свой алчный взор, и не в силах смертных одолеть его.

— Очень вовремя, а то я не знал, — перебил мистика раздраженный монарх. — Весь город только об этом целый день и говорит. Ты-то чего пришел? У тебя есть совет или предложение?

— Слушай, небо, ибо Господь говорит, и внимай, земля, словам уст Моих! — заговорил Муфаса негромко, но звучно, со странной улыбкой, от которой у оцепеневших советников побежали мурашки по коже и затряслись все полтора десятка хвостов. — Так говорит Господь Справедливый — за три преступления не пощажу земли, и за четыре не пощажу. Ибо вы презрели суд и справедливость, и не творите милости вдове и сироте, и судите неправедно бедного, и угнетенного, и чужеземца! Вы отвергли Мои заветы и презрели Мои милости, посвященных Моих поили вином, и пророкам закрывали рты, говоря — не пророчествуйте, и забыли, что Моею властью стоят царства и правят цари. За то я отдам вас в рабство иноземному властелину, который будет вас блюсти дланью железной, и не искуплю вас из рабства до скончания дней, говорит Господь — Всемогущий имя Ему!

— Ты хочешь сказать, что нам конец? Мы это уже поняли, спасибо. А времени восстанавливать гражданскую справедливость у нас нет. Нам надо готовиться к схватке. Так что извини, Муфаса, но твой совет неуместен.

Отшельник глядел на царя в упор, но, казалось, не слышал — или, точнее, игнорировал его слова.

— Слушай Меня, царь земли. Слушай, повелитель воинов и мастеров, купцов и пахарей. я есмь Господь, говорит Всемогущий, я тот, кто утренний свет обращает в мрак и разливает воды по лицу земли. Сразишься ли с демоном, впустую сломишь копья, и камнем ли кинешь в него, не поразишь, так говорит Господь, ибо гнев Господень на земле, и кто может устоять, ибо рука Его простерта, и кто отвратит ее?

— Так что же нам делать — монарх почти кричал. — Что за весть ты нам принес? Что ты предлагаешь, что?!

— Так говорит Господь Милосердный — отшельник говорил так же негромко, но все более звонко и энергично, нараспев, глаза его пылали, а на лице все так же играла дикая торжествующая улыбка, — я не буду более миловать жителей земли сей, и от слез вдов и сирот отвращу очи Мои, и ни царю, ни бедняку не вменю в пощаду. Но есть на земле два мужа, сохранившие веру и праведность, не покривившие сердцем и ходящие прямыми путями. И если обретете двух мужей, умолите их, и ради двух праведников сих умилостивлюсь, сдержу гнев свой, и поражу змея, отца лжи, и ввергну его прочь навеки, туда, откуда он вышел. И дам двум мужам праведной жизни, и они обойдут землю, и найдут погибель дракона, великого змея, вышедшего из бездны, и сразятся с драконом. И тогда обращу я его в песок и прах, ибо Моя земля, и все, что на ней, и над нею, и под ней. Так говорит Господь, Бог неба и земли — ищите двух мужей праведной жизни.

В наступившей тишине отшельник соскочил со стола и, обернувшись к королю, повторил:

— Ищите двух мужей праведной жизни.

Отшельник одним прыжком взлетел на подоконник и скрылся в темноте сада. Прохрустели и смолкли ветки. Совет ошарашенно молчал, уставившись в окно.

— Ну, что смотрите? — обратился король к советникам. — Вперед, и живо приведите ко мне двух мужей праведной жизни! Сроку — три дня, время пошло!

О том, как кардинал нашел королю двух мужей праведной жизни

Три дня, отпущенных королем на поиски праведников, подходили к концу. Найти так никого и не удалось. Светские сановники искать праведников наотрез отказались, мотивируя тем, что среди их подчиненных таких заведомо нет. Особенно оригинально выразился ярл Урл-Урс, заявивший, что если ему попадется солдат-праведник, он моментально выгонит его из войска под барабаны, потому что солдат-праведник - это солдат никудышный и, более того, для воинского духа прочих солдат опасный, с чем другие генералы полностью согласились. Поэтому по общему согласию искать праведников отправили кардинала Сакрилегиуса, который отнесся к этому поручению так же, как и к любым другим, то есть без возражений, но с решительным намерением сделать ровно столько, чтобы его оставили в покое, и как можно скорее.

Кардинал Сакрилегиус был потомственным кардиналом. Его отец, дядюшка и прадед в разные времена занимали тот пост, на котором он сейчас служил Господу и короне, или, точнее, делал вид, что служит, рассчитывая со временем передать его сыну. Высокие материи его не занимали — гораздо более он ценил возможность быть при деле, практически не утруждаясь. Особого присмотра, кроме повседневного, церковь не требовала, помощники справлялись с текущими делами без посторонней помощи, благодаря чему на долю кардинала уже многие годы оставались только представительские задачи: балы, приемы, праздничные службы и тому подобное. Ему также нравилось возглавлять суд и назначать проштрафившимся клирикам всякие наказания, более назидательные, нежели суровые, как-то: покаяния, переводы в провинцию и прочее. Все остальное время он проводил либо за чтением, отдавая предпочтение историческим анекдотам и не особенно заумным стихам, либо пополняя свою коллекцию старинных монет, статуэток и прочих милых безделушек. Иногда он разнообразил свою жизнь инспекцией монастырей и диоцезов, где славно кормили, дарили разные разности типа старинных книг, картин или всяких монастырских поделок, а порой, ежели за предстоятелем водились мелкие грешки — типа присвоения пожертвований — и присылали молоденькую послушницу или богомолку на ночь застелить кровать и почесать пятки.

В общем, кардинал вел жизнь тихую и размеренную, считал себя зверем образованным и просвещенным, и радовался, видя вверенную ему церковь в состоянии благочинном и умиротворенном. Поэтому, когда ему неожиданно было велено изыскать праведников, да еще потому, что этого потребовал какой-то грязный и невежественный павиан, к тому же через голову официального главы церкви, кардинал чрезвычайно обиделся, но будучи лояльным и законопослушным вассалом короля, отказаться не посмел.

А самая главная проблема заключалась в том, что кардинал не имел ни малейшего понятия, где ему взять двух мужей праведной жизни. Он никогда не думал о том, что задачи его подчиненных могут заключаться в стяжании праведности, — гораздо более его заботили своевременное и точное отправление служб, соблюдение постов, правильный сбор десятины, монастырского урожая, рост продаж индульгенций и прочие дела, обеспечивающие бесперебойную работу такого сложного и полезного механизма, каким ему представлялась церковь. Если бы кто-то из его священников или монахов объявил ему, что видит свою первейшую задачу в ведении праведной жизни, он бы, разумеется, не осудил выскочку, но милостиво бы порекомендовал ему в первую очередь блюсти каноны и установления матери-церкви, а праведности уделять свободное от исполнения своего долга время; более того, он бы впоследствии придерживал целеустремленного клирика на одном месте, не повышая в сане, считая его потенциальным смутьяном и возмутителем спокойствия. Поэтому дракон и Муфаса вторглись в его жизнь настолько некстати, что большего нельзя и представить.

Кардинал сокрушался, что не принял мер по удалению юродивого Муфасы из столицы. Муфаса уже давно мозолил ему глаза, но столичный люд его любил и уважал, и даже среди придворных попадались суеверные особы, почитавшие его за святого и исцелителя, — в основном, дамы, но были и некоторые кавалеры, как, например, этот выскочка Манул или служака сэр Рустер. Поэтому кардинал так ничего и не сделал — опасался недовольства, а, может быть, и интриг. Сейчас он жалел, что недооценил Муфасу, но было поздно. Кроме того, нельзя было надеяться, что поручение можно оттянуть до той поры, пока о нем все благополучно забудут. Очевидно, что король был слишком взбудоражен для того, чтобы не вызвать кардинала ровнехонько через три дня и не потребовать праведников. А если праведников не будет, монарший гнев, чего доброго, изгладится очень нескоро. Поэтому кардинал, как ни хотелось ему не браться за это дело, решил возглавить поиски праведников сам.

Порасспросив помощников и объяснив им, какого рода праведники нужны и что, собственно, от них потребуется сделать, кардинал выяснил, что праведников ни среди них, ни среди известных им клириков и мирян нет. Как правило, помощники начинали с ярких описаний собственной греховности, что кардинала немало удивило — каялись они куда подробней и энергичней, чем даже на пасхальной исповеди. Попрекнув помощников за приверженность соблазнам мирской юдоли и разослав их по дальним диоцезам и монастырям на поиски праведников, кардинал велел запрягать свою карету и, проклиная в сердце попеременно то Муфасу, то дракона, поехал по окрестным монастырям сам.

Из многочисленных монастырей в пределах одного дня скорой езды от столицы кардинал Сакрилегиус выбрал те, где было наибольшее количество монахов, так как известно, что монахи ведут образ жизни уединенный, смиренный и с мирянами общаются меньше, чем приходские священники, и к тому же все они сконцентрированы в одном месте, так что вероятность встретить праведника именно там, по мнению кардинала, была наибольшей. По пути он прикидывал, в какую из загородных резиденций ему вывезти ценности и выехать самому до наступления осени, на тот случай, если король и в самом деле решит исполнить свою сумасшедшую угрозу воевать с драконом до славной погибели.

За два с половиной дня кардинал объехал уже шесть монастырей. Результаты были самые плачевные. Сначала кардинал призывал к себе настоятеля и за совместной трапезой просил назвать праведников. Настоятель поочередно вызывал пять или шесть братьев, после чего повторялась одна и та же история: кардинал повторял по двадцатому разу, что король кликнул клич к наиправеднейшим мужам и какая ответственная миссия по избавлению страны от богомерзкого дракона им предстоит, братья в ответ смиренно повествовали в очень похожих выражениях, что будучи сосудами греха, не в состоянии услужить его величеству, хотя и горячо этого желают.

Закончив осмотр избранных настоятелем, кардинал повелевал ему созвать капитул и повторял свое обращение уже ко всей братии, заканчивая его призывом к тем, кто ощущает в себе достаточно праведности и силы духа, выступить вперед и одолеть дракона ad majorem Dei gloriam — к вящей славе Божией. Братья тихо мялись, некоторые, ловя на себе взгляд его высокопреосвященства, начинали бить себя в грудь, публично каясь в греховных помыслах, лености и унынии, а порой и в чем похуже. После этого кардиналу ничего не оставалось, кроме как отправляться восвояси в следующий монастырь, провожаемому согласным гулом братии, из которого порой прорывались отдельные голоса, поминавшие какого-то дурака. Спустя несколько часов кардинал прибывал в следующий монастырь, и все повторялось по новой. Призрак королевского гнева все отчетливей витал над кардиналом, и кардинал чувствовал себя крайне неуютно.

Разговор с отцом-настоятелем предпоследнего намеченного к посещению монастыря довел кардинала до состояния, близкого к отчаянию. Сухопарый баран не потрудился даже призвать кандидатов в праведники на просмотр кардиналу, без обиняков заявив:

— Не теряйте зря времени, ваше высокопреосвященство. Таких греховодников, как у нас, поискать. Ну кого я вам могу рекомендовать? Вот не далее как сегодня за обеднею брат Гмелинус, срам сказать, рыгнул два раза. Или отправишь брата на дежурство часы читать — бубнит, гнусавит, некоторые чешутся. Где таким против дракона! Они и от ужа разбегутся во всю прыть.

Кардинал тем не менее созвал капитул, и результат был прежний. Вкатив с досады брату Гмелинусу четыреста «Ave» с коленопреклонением и возведением очей горе, Сакрилегиус уселся в карету и отправился в последний оставшийся на его пути монастырь святого Бенедикта Азиниана. Пока карета на отличных наборных рессорах колыхалась на ухабах тракта, огибавшего столицу с севера, кардинал размышлял, что он скажет государю, если и в этом монастыре не окажется монахов, которые хотя бы не получали взысканий.

В монастыре святого Бенедикта кардинала уже ждали. На крыльце скриптория кардинала дожидались настоятель Парсимониус, широкоплечий кряжистый бобер, и один из кардинальских посланцев, тушкан Кулькан, служивший у кардинала письмоношей. Кулькан был двумя днями ранее отправлен в Семиречье к тамошнему епископу.

— Благослови Бог, дети мои, — вяло приветствовал кардинал лобызающего его перстень бобра. — Ну как, Кулькан, нашел праведников?

— При таком епископе праведников и в заводе не сыщешь, — махнул лапой Кулькан. — Прихожу к нему, в доме в прихожей какие-то темные личности в кости режутся, по виду — форменные живопыры. Из спальни женский смех доносится, привратник говорит — монахини полы мыть пришли. Знаем мы эти полы! Сам преосвященный, как я к нему заходил, какие-то монеты в стол смахивает. я к нему, так и так, пожалуйте двух праведников, вот и письмо от его высокопреосвященства. Как же, как же, говорит, есть у меня праведники, сейчас пошлем за одним. Приходит через час какой-то лысый голубь, перья дыбом, ряса грязная. Отшельник, думаю, что ли? Нет, говорит, Трифтандиларий, настоятель храма Петрония Мученика Трехпалого. Ну, епископ мне его доблести расписывает, праведник хвост веером распускает и грудь надувает, а тут на лестнице шум. Мы туда, а там какой-то купчина ломится. Увидел нас и давай орать, что, дескать, этот Трифтандиларий его дочь-невесту под предлогом изгнания нечистого духа навек опозорил, а ему триста золотых больше года не отдает. Вот, думаю, и праведник — хорош, слов нет. Потом уже добрые люди шепнули, что Трифтандиларий взятки с местных головорезов за противоканоническое отпущение грехов берет, а епископу его долю зажал. Вот епископ и решил его сбагрить — авось не дракон сожрет, так в другую епархию задвинут, одним соперником меньше. Второго я уж и смотреть не стал.

— Зря, Кулькан, зря, — пожурил его кардинал. — Вдруг бы настоящий праведник оказался?

— я народ на улицах порасспросил, — объяснил Кулькан. — Ни одного приличного священника не назвали, а зато на смех подняли. Ишь чего захотел, говорят — праведника ему! Какие праведники были, давно с голоду перемерли или сбежали. Был один добрый священник, да и тот помер горячкой лет семь назад. Полтора дня пробегал по всему Семиречью, да так вот и ушел несолоно хлебавши.

И Кулькан устало вытянул по крыльцу ноги со свежими мозолями.

— Ну, что же, брат Парсимониус, вот твой шанс услужить матери-церкви, — обратился кардинал к аббату. — Как у тебя с праведниками?

— Затрудняюсь сказать наверняка, ваше высокопреосвященство, — почесал в затылке Парсимониус. — У меня недавно поступило много новичков, и я их еще не рассмотрел толком.

— А из прежней братии?

— Это опять же как посмотреть, ваше высокопреосвященство. Знаете что? Давайте я сейчас выберу пару братьев покрепче, поисповедаю их, и вы их получите безгрешными. Так подойдет?

Глаза кардинала вспыхнули, но тут же угасли, не успел он порадоваться простоте и остроумию решения:

— Да нет, брат Парсимониус, нужно двух мужей праведной жизни, а не просто безгрешных. Что ж у тебя, совсем нет никого поправедней?

— Ну, сейчас поищем, ваше высокопреосвященство… а пока, не угодно ли отобедать с дороги?

Отобедать кардиналу было всегда угодно, а в процессе обеда он просмотрел шестерых кандидатов, при первом взгляде на которых уже наметанный глаз кардинала четко определял, в каких грехах покается очередной монах.

— Ладно, брат Парсимониус, придется собирать капитул, — немного расстроенно промолвил кардинал, вытирая салфеткой с губ сладкое церковное винцо.

— Стоит ли, ваше высокопреосвященство? Лучше не будет, — с некоторой опаской отозвался настоятель.

— Стоит. Если мы не отыщем двух мужей праведной жизни, все пойдет прахом. Так что, если их не найдешь ты, их должен найти я. Вели звонить.

Настоятель, неспешно переваливаясь с ноги на ногу, зашагал на двор, откуда вскоре послышался его зычный голос, а через пару минут — резкий монотонный звон надвратного колокола. Кардинал прислушивался, как под мерный колокольный бой настоятель покрикивает на монахов: «Живей, сони… пояса подтянуть, руки в рукава, ногами не шаркать, по два в ряд становись!» и думал, что неизвестно как там обернется с драконом, а вот его карьера может запросто пойти прахом, если требуемые мужи не найдутся здесь. Надежды на остальных вестников у него было мало. От таких мыслей у кардинала опять неприятно засосало в желудке, а сьеденный обед просился наружу и сверху и снизу.

* * *

— Так, — отсчитывал пары настоятель, — двести восемнадцать… двести двадцать… брат Полукарпий лежит с животом… брат Копролалий дежурит при вратах… двоих не хватает! Кого нет?

— Брата Вульпиуса, — доложил эконом монастыря, хитроглазый котяра Таумаст. — я его сегодня отпустил поутру — он сказал, сено лошадям доложить надо и стойло почистить.

— Он у тебя сам вызвался навоз ворочать? Интересно… А что, он его у тебя на кончике ножа носит, что до сих пор копается?

Эконом повел плечами с понимающим видом. Настоятель ухватил его за плечо, скороговоркой пробормотал ему на ухо несколько фраз и со словами «Быстро только!» подтолкнул в спину. Эконом махнул рукой двум ближайшим братьям и затрусил с ними за трапезную, на хозяйственный двор.

— И Лагидуса тоже нет! Он сегодня после обедни вообще из кельи не выходил, — почтительно изогнув спину, к настоятелю резво подскочил серый козел с жиденькой бородкой. — А знаете, почему, ваше преподобие господин настоятель?

— А ты знаешь почему, брат Профанус? — настоятель свысока уставился на козла.

— А я проходил мимо его кельи полчаса назад, господин настоятель, а там — женский голос! И даже звуки такие, — козел смачно причмокнул губами с хлюпающим звуком, отчего по рядам монахов пронесся сдержанный хохоток. — И еще благовониями пахнет такими совсем мирскими…

— Однако… — промолвил отец настоятель. — Так, братия, всем строиться к капитулу. Брат Мормидорий, — обратился он к пожилому иеромонаху в остроконечном клобуке, — застрой их, спой многая лета и все, что положено… знаешь, да? — а если их святейшество спросит, где я, скажи, что пошел за лучшими братьями особо и сейчас приду, пусть начинает без меня, если ему столь достоугодно. Все понял? Так, а ты, — он ткнул пальцем в колонну монахов, — ты, ты, ты и ты — со мной! Веди, брат Профанус.

Монахи, возглавляемые козлом, пересекли двор и вошли на первый этаж дормитория. По коридору через каждые десять шагов с обеих сторон находились двери в монашеские кельи. Повернув два раза, козел остановился перед одной из дверей. Из-за нее доносился восторженный женский голос, в основном произносивший разного рода междометия вперемешку со вполне красноречивыми признаниями. Голос был без особого труда слышен даже в коридоре, настолько громко женщина выражала свои чувства и ощущения. Монахи ринулись ко входу и обступили его со всех сторон, внимательно прислушиваясь.

— Вот, — гордо заявил козел Профанус. — Вот он здесь, слышите, ваше преподобие?

— Слышу, — деловито ответил настоятель. — Дверь заперта?

— Нет, — замотал бороденкой козел, — у нас запоров нет.

— Ну что ж, надо постучать. А ну, братья, расступись, — и настоятель вежливо забарабанил в дверь костяшками согнутых пальцев. — Брат Лагидус, к вам можно? Мы вас тут на капитул пригласить хотим…

Голос в келье стих.

— Может, его там нет? — настоятель отошел на шаг. — А ну, братья, проверьте.

Монахи с дружным воплем энтузиастов навалились на тугую дверь, и та медленно отворилась, скрипя по каменному полу.

В полутемной келье шарахнулись в разные стороны две фигуры. Монахи бойко кинулись вперед и набросились на приземистого молодого кролика, который прижимал к груди потертую монашескую ряску из грубой сермяги. Кролик заверещал звонким дурным голосом и метнулся к узенькому окошку, энергичным броском ввинтившись в него почти до половины. Последний источник света пропал, и в келье стало совсем темно. Толкая друг друга, монахи сгрудились у окна, пытаясь ухватиться за отчаянно брыкающиеся ноги. Некоторое время слышалось только сопение, вскрики и брань:

— Держи его, держи!

— Да отойди, ты, и без тебя не повернуться…

— Братья, братья, ногу раздавите!

— Ну куда ж ты меня толкаешь, чума! Вот выпустил его из-за тебя…

— Ай, ты, дурак! Чего по носу бьешь!

Спустя несколько минут возня затихла, и беглого кролика втащили назад в келью. Настоятель раздвинул монахов и в узком лучике дневного света разглядел косые глаза и два передних зуба торчком. Нарушитель распорядка смотрел на него абсолютно честным взглядом зверя, которому нечего скрывать и нечего стыдиться.

— Так-так, брат Лагидус. Что ж ты, а? Неужели не услыхал призыва к капитулу?

— Виноват, брат Парсимониус, — кролик заулыбался. - Сейчас же поспешу.

— Ну ты, похоже, уже куда-то спешишь, — довольно промолвил настоятель.

— Именно туда и спешил, брат Парсимониус. Как только услыхал ваш стук, тут же и заторопился. Даже и одеться не успел, вот, — и кролик продемонстрировал брату Парсимониусу свою рясу.

— А чем же это ты занимался, брат Лагидус, что ничего не слышал?

Настоятель широко улыбнулся, показав весь набор своих резцов, которыми мог грызть самые прочные деревья. Монахи выжидающе замерли. Кролик уверенно глянул настоятелю в глаза:

— Молился, брат Парсимониус.

— Голый? — все улыбался настоятель.

— Так точно. Дабы… э-э… умерщвлять плоть.

— Врет он все! — не выдержал козел Профанус. — У него тут баба! Вот она, — и он выволок из темного угла прикрывающуюся платьем изящную норку.

— Пусти, смерд! Да как ты смеешь называть таким словом благородную даму! — и норка отпихнула монаха. — Сэр аббат, прикажите вашим людям выйти, чтобы я могла одеться, как и подобает даме, не подвергая испытанию свою стыдливость.

— А каким таким испытаниям подвергала себя благородная дама в обществе монаха? — галантно ответствовал настоятель. — Так, а вам всем смотреть на пол! — скомандовал он, заметив, какими глазами пялятся на норку монахи.

— Мы изучали молитвы, брат Парсимониус, — ответил за даму кролик, который тем временем принялся натягивать на себя рясу.

— Да-да, — поддакнула дама. — Именно молитвы. я здесь у вас на богомолье, отец настоятель, и вот брат Лагидус оказал мне милость, позволив поучиться у него на практике.

— Молитвы, значит, — настоятель вздохнул и мечтательно закатил глаза к небу. — Надо же, какой ты духовный муж, брат Лагидус! Немного знавал я монахов, которые молились бы столь же истово, да еще так, что и в коридоре слышно.

— Стараюсь, ваше преподобие, — смиренно промолвил кролик.

— Отлично! — и настоятель всплеснул лапами. — А мы уж было подумали, что ты тут по наущению диавола согрешил блудодеянием.

— Ни боже мой! Как можно, ваше преподобие, — и кролик изобразил обиженное выражение на мордашке. — Исключительно наставлял духовную сестру…

— Отлично, отлично, брат Лагидус, — перебил его настоятель, все более воодушевляясь. — Превосходно! Ну раз ты так прекрасно молился в уединении — думаю, ты самый подходящий кандидат, дабы помолиться и перед его высокопреосвященством кардиналом. Заодно и расскажешь ему о своих духовных подвигах, а то его высокопреосвященство весьма обеспокоился причинами твоего отсутствия, ха-ха-ха! — и настоятель счастливо засмеялся. — Эй, братья, проводите нашего молитвенника на капитул пред очи его высокопреосвященства, да, смотрите, держите его покрепче, а то, чего доброго, он заскромничает и опять ускользнет.

Монахи перехватили брата Лагидуса под лапы и полуволоком повели вон из кельи.

— Оставляю вас одну, миледи, — со всем вежеством промолвил настоятель норке, которая все так же стояла в исполненной достоинства позе, пока монахи гуськом выходили мимо них в дверь. — И прошу вас, как только оденетесь, незамедлительно покинуть дормиторий, не задерживаясь в иных кельях для исследования способов земных поклонов.

Настоятель догнал процессию, поневоле возглавленную братом Лагидусом, уже во дворе. Пока настоятель подгонял задних монахов, передние сбились в кучу на крыльце дормитория и с неподдельным интересом полушепотом расспрашивали брата Лагидуса, что да как было. Настоятель застроил их в две шеренги и рядом с Лагидусом поспешно двинулся к собору, где собрался капитул. На середине двора процессия затормозила, встретив выходившего из-за скриптория отца эконома. Отец эконом, в свою очередь, сопровождал рыжего тощего лиса в такой же сермяжной ряске, как и у брата Лагидуса, заломив ему лапу за спину.

— Брат Таумаст, — приветствовал его настоятель, — все в сборе?

— Все, и брат Вульпиус тоже с нами, отец настоятель, — эконом подтолкнул лиса в костлявую спину. — У нас тут, боюсь, будет некоторая проблема с вечерней трапезой. Брат Вульпиус всю морковь сожрал.

Брат Вульпиус выпрямился и глянул на отца настоятеля со скорбной решимостью и достоинством.

— Будешь отрицать, брат Вульпиус? — кротко обратился к добровольному помощнику эконома настоятель.

— Ваше преподобие, морковка была испорченная, — голосом павшего героя ответил лис, — и я, обнаружив это, почел за должное избавить братию от грозящей опасности. Да, сожрал. Да, не отрицаю. Но ел исключительно с целью уничтожить всю без остатка, а не насытить утробу. Аж пузо крутит, ваше преподобие. Тем более что какая с морковки сытость — это ж не курятина. Вот если б у нас курочка-другая-третья была, можно было бы повиниться, а так? Нет, ваше преподобие, я понимаю, что могу быть превратно понят, но не мог видеть, как над братьями нависла угроза, невзирая на.., — тут лис запнулся, чтобы выдернуть из усов застрявший там хвостик морковной ботвы.

— Складно говоришь, брат Вульпиус, ах, складно, — улыбнулся настоятель. — Ну да я тебя не осуждаю…

Лис вздохнул с видом, который должен был показать, как он ценит признание его заслуг, и потер лапой живот, который как раз в этот миг громко забурчал.

— А ты, брат Вульпиус, поговоришь о своем непревзойденном самопожертвовании с его высокопреосвященством. За компанию с братом Лагидусом. Он у нас тоже говорить мастер и духом благ. Его высокопреосвященство как раз интересовался, кто у нас из братьев наиболее достоин, вот мы и окажем эту честь вам.

Когда новоизбранные блаженные в сопровождении почетного эскорта во главе с настоятелем и экономом вошли в монастырский храм, кардинал уже заканчивал свое обращение к собравшейся братии:

— Ибо рек Господь наш: «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную «. Посему, братья, как и древле Господь призывал на служение апостолов, так и аз ныне… брат Парсимониус, где вы были, а?

— Братья Лагидус и Вульпиус, ваше высокопреосвященство, — доложил настоятель, подталкивая кролика и лиса вперед, — опоздали на капитул из-за дел благочестия, кои никак не могли прервать, и мне пришлось особливо разрешить их от сих благостных уз, дабы могли они предстать… да если позволите, ваше высокопреосвященство, они сами все объяснят.

Кардинал опустил посох, который до того держал на весу, и недовольно уставился из-под то и дело сползавшей на глаза митры на опоздавших.

— Какие еще дела благочестия? На капитуле согласно уставу должны присутствовать все в обязательном порядке.

— Ваше высокопреосвященство, — начал лис, — поскольку я от высшего начальства приставлен к попечению об общежитийном хозяйстве братии, я не мог пройти мимо того факта, что, не прими я скорейших мер, всем братьям, здесь присутствующим, грозило бы неминуемое массовое отравление от недоброкачественной пищи. И в то время, что колокол звонил, я пребывал в неустаннейшей сердечной молитве к господу, дабы он позволил мне, как и некогда Иисусу Навину, завершить дело к сроку. Однако ж, видно, было на то господня воля, дабы я не искушал понапрасну сфер небесных, и, подвергая опасности свое благочестие и самое здоровье телесное, трудился что есть мочи, пока не завершил дело, и только тогда поспешил на капитул. Впрочем, что есть немощная плоть перед бессмертной душою? Как вы, ваше высокопреосвященство, только что изволили сказать насчет погубления души ради ближнего своего. В каковом невольном грехе и каюсь.

Глаза у кардинала вновь заблестели.

— Подожди-ка, брат… как тебя там… Вульпиус? А не грешен ли ты еще в чем серьезнее?

— Не грешен, ваше высокопреосвященство. Не в моем это обычае — грешить. Один раз, правда, в пост о мясе помыслил по слабости плотской, а так больше ничего. Но только один раз, — торопливо добавил лис.

— А ты, брат… — уже ласковей обратился кардинал к кролику.

— Лагидус, ваше высокопреосвященство, — подсказал кролик.

— А ты, брат Лагидус, верно, помогал брату Вульпиусу в его богоугодном деле? Или тебя задержала какая другая причина?

— я полагаю, ваше высокопреосвященство, что вам могли про меня тут насказать небылиц, но прошу вас не верить. Это все козни завистников, которым не по нутру моя ревность к Господу, — серьезно заговорил кролик. — я уже объяснил господину настоятелю и вам готов повторить — в обедню я исполнился столь сильной скорби о грехах мирских, что ринулся в свою келью, и там, обнажившись, как отшельник божий, пребывал в жаркой молитве, так что и колокол услыхал, когда тот уже почти отзвонил. И хотя в келью мою действительно пришла дама из монастырских посетительниц, но и она прониклась моим жаром, и мы вдвоем пребывали в молитве столь целомудренной, что и тени соблазна плотского не пробегало между нами. Конечно, свидетелей тому из братии нет, и недоброжелатели мои будут утверждать Бог весть что, но движим я был едино благочестием.

— Хорошо-хорошо, брат Лагидус! Дай бог, чтобы один монах из тысячи был столь же стоек к плотскому соблазну, как и ты, — перебил его кардинал. — А ты, брат Парсимониус, скажи-ка мне вот что…

Кардинал поправил митру и вытер со лба заблестевшие на нем крупные капли пота.

— Брат Парсимониус! Получали ли братья Вульпиус и Лагидус ранее какие другие епитимьи или порицания?

— Братья Вульпиус и Лагидус у нас недавно — медовым голоском доложил аббат, — брат Вульпиус ходил в паломничество и лишь две недели назад упросил Христа ради принять его к нам, а брат Лагидус был ранее послушником в столице и прибыл сюда, дабы пройти иноческое послушание перед принятием духовного сана, поелику брат Лагидус в университете курс наук проходил. А у нас ни в чем худом они замечены не были.

— Ваше высокопреосвященство! — взмекнул козел Профанус. — Да ведь позвольте…

— Позволю сортиры три недели чистить, брат Профанус, если посмеете еще раз перебить своего духовного отца, — таким же елейным голосом заметил Парсимониус.

— А я лично порекомендую вам, брат Профанус, совершить сто… нет, двести земных поклонов в полном молчании перед образом божией матери, дабы накрепко запомнить, что монах обязан послушанием и без разрешения своего наставника к высшему по сану обращаться не смеет, — добавил кардинал. — Поклоны совершайте ежедневно до Рождества, а в праздники — дважды по столько. И позвольте вам отечески напомнить, что и древние говорили, что слово — серебро, а молчание — золото.

Сконфуженный выволочкой при всех от самого кардинала, козел Профанус стушевался и скрылся в задних рядах.

— Стало быть, можно сказать, что братья Вульпиус и Лагидус вполне безгрешны и праведны? — обратился кардинал к настоятелю, еле сдерживая охватившее его радостное волнение.

Капитул недоуменно молчал.

— Полагаю, что так, ваше высокопреосвященство, — уклончиво ответил настоятель.

— Господи, неужели! Наконец-то! Воистину услыхал господь наши молитвы! — кардинал воздел лапы кверху. — Братия, на колени! Восславим господа, иже ниспосла нам праведнии двои!

Капитул, как подкошенный, бухнулся на колени и нестройно заголосил в двести с лишним глоток:

— Благословен ты еси, господи боже наш, иже ниспосла нам праведнии двои!

— Чего это они? — шепотом обратился лис к кролику, в то время как монахи во главе с кардиналом и аббатом распевали благодарственный псалом.

— А черт их знает, — пожал плечами кролик. — А ты как думаешь, Вульпиус?

— Ни малейшего понятия, — мотнул головой лис, — но мне это не нравится.

— Мне, пожалуй, тоже, — осторожно оглядевшись, заметил кролик. — я-то думал, меня сейчас в погреб спровадят на хлеб и воду.

— А ты что натворил?

— Да тут одна дама у меня в келье загостилась. Цветы страсти срывали, понимаешь… А ты тоже за женщин загремел?

— Нет, я морковь съел. Тут у вас потчуют, я тебе скажу, Лагидус, паскудно. Совсем брюхо подвело. На воле и то еда лучше.

— Что ж ты, брат Вульпиус, до ночи потерпеть не мог? Сегодня ж пост святого Антония.

— А черт бы побрал этого святого Антония, если он будет встревать между добрым христианином и его брюхом! — лис даже фыркнул от возмущения. — Тут вторую неделю наесться не можешь, вода со пшой да пша с водой, ни рыбки, ни мяса. Желудок того гляди к позвоночнику присохнет, да так, что и не отодрать. Сейчас зато другое дело, хотя морковь и не еда…

— Да ты что, Вульпиус, спятил? Лучше свежей морковки пищи нет. Как писал великий Плюний Старший, морковь ум вострит, кровь разжижает и возбуждает печень. Так же до него утверждал и сам Карпокрад.

— Ты, Лагидус, я смотрю, больно ученый. я вот простой человек, у профессоров не обучался, и знаю, что самая правильная еда — цыпленок или телятинка. И вообще, если б ты раньше попросил, я бы с тобой этой морковкой поделился. Она свеженькая была, прямо с грядки.

— Правильно, брат Вульпиус, вот это по-нашему, — одобрил кролик. — А как ты думаешь, что все-таки с нами будет? Смотри, сам кардинал приехал…

— По-моему, там видно будет. Считаешь, могут простить?

— Оно бы неплохо, — вздохнул кролик, — да ведь бесплатный сыр нынче только в мышеловке. Что им все-таки от нас нужно?

— Ума не приложу, брат Лагидус. Ну да разберемся как-нибудь. Не сознаваться же, в самом деле?

— Это верно. Сознаться всегда успеем…

Между тем, кардинал с капитулом дочитали псалм, и кардинал, в последний раз произнеся «Аминь», поднялся с колен, а за ним и все остальные.

— Ну, брат Парсимониус, я забираю у тебя этих двух… — кардинал снова замялся, — … братьев. Можешь отпустить остальных, они больше не нужны. Братья, прошу вас, пойдемте со мной, мы немедленно едем в столицу к королю. Его величество жаждет увидеть вас.

— Ой, — тихо промолвил брат Лагидус.

— Ты чего? — шепотом осведомился брат Вульпиус, толкнув его в бок локтем. — Короля испугался?

— Да бог с ним, с королем! я в столице двадцать золотых должен остался.

— Поэтому ты здесь и оказался на послушании?

— А ты думал, я своей волей оттуда ушел? я в кости проигрался, жить стало не на что, я и занял у знакомых по чуть-чуть. Думал, отыграюсь…

— Отыгрался?

— Сперва да, а потом… А, да что говорить.

— Ладно, плюнь. Денег лишился, зато опыт получил. Впредь с жульем играть не сядешь.

— Не говори ерунды, брат Вульпиус. Когда это честные люди в зернь играли? Другое дело, что на всякого шулера свой шулер найдется… Слушай, а хочешь, по дороге перекинемся?

— У меня двадцати золотых нет, брат Лагидус. Собственно, у меня и одного-то золотого нет.

— Скверно. Ну хочешь, просто так, на интерес?

— я мухлевать не умею. Вот если в трик-трак…

— А ты и в трик-трак играешь? Отлично. Надо будет доску раздобыть…

— Прошу садиться, братья, — перебил их кардинал. — Вот только мест у меня в карете всего два…

Братья замялись перед дверками роскошной кардинальской кареты.

— Ваше высокопреосвященство, позвольте я на запятках поеду, — промолвил кролик. — Мы из простых, знаете ли, мне в такой карете ездить неудобно. Опять же, не дай бог обивку запачкаю…

— я бы тоже, если ваше высокопреосвященство не возражает, прокатился сзади, — добавил лис. — Зачем нам вас утеснять? А сзади и качает меньше, и дух свежее…

— Ради бога! — промолвил кардинал, возликовав в душе от того, что и политес был соблюден, и ехать в одной карете с двумя простыми монахами, от которых к тому же пахло как-то не так, ему не придется. — Вы уверены, что вам там будет удобнее?

— Уверены, — ответил кролик, запрыгивая на задок кареты. — Мы готовы, ваше высокопреосвященство.

— Благослови Господь путь ваш, — промолвил настоятель, в то время как братья принимали от монахов торбочки со своими немудреными пожитками, за которыми уже сбегали в их кельи. — И не посрамите нашего доверия перед государем. Не забывайте нас, смиренных.

— Не забудем, ваше преподобие, — отвечал лис, бережно укладывая мешок рядом с собой. — Храни вас Господь в трудах ваших.

— В добрый путь, братья.

Кучер вытянул кардинальских лошадей кнутом. Кулькан вскочил на сиденье рядом с кучером и присвистнул. Карета застучала колесами и выкатилась за ворота, увозя из монастыря братьев Вульпиуса и Лагидуса. Настоятель и эконом стояли в проеме ворот, глядя вслед склонявшемуся на запад солнцу и удаляющемуся облачку пыли.

— Ваше преподобие, не было б у вас неприятностей из-за этих праведничков, — заметил Таумаст, поглаживая усики. — Если его величество всыплет Сакрилегиусу, когда разберется, что это за разгильдяи, как бы его высокопреосвященство не пожаловал снова.

— А что мне кардинал сделать может, а, Таумаст? — спокойно отозвался бобер. — Монастырь на землях короны, так что я вассал короля, а не Сакрилегиуса. Епитимью он может мне назначать какую угодно, все равно проверить не сможет, а монастыря лишить — лапы коротки. Для этого ему опять-таки к королю идти придется, а как ты думаешь, если он заикнется об этом его величеству, что его величество ему ответит?

— Пошлет далеко-далеко и скажет, что он сам дурак. я так думаю, — ответил кот.

— Правильно. Поэтому его высокопреосвященство после взбучки затаится и носа во дворец показывать не будет, пока его величество не остынет. А тем временем он успеет сообразить, что я спас его тощую задницу, потому что, явись он с пустыми руками, его величество ему просто бы голову откусил и проглотил. Или скормил бы его этому самому дракону, если будет сыт. Благодарности я не жду, но и наскакивать на меня он в будущем поостережется. Вот так, Таумаст. А скажи-ка, чего это ты мне Вульпиуса так легко сдал? Парень был толковый, ушлый, с делами справлялся. Когда за провизией в деревню ездил, торговался с крестьянами, как бог. А?

Таумаст пожал плечами с таким же видом, как и перед капитулом, и ничего не ответил.

— А-а, понимаю, — кивнул настоятель. — Слишком ушлый. Слишком хорошо справлялся. Так хорошо, что даже я это заметил. Бережешь свое место, котяра? Конкурентов не любишь? Правильно делаешь. я их тоже не люблю. Продолжай в том же духе, Таумаст, и мы с тобой поладим.

Настоятель и эконом обменялись понимающими взглядами.

— Да, кстати, Таумаст, — заметил настоятель, — Вульпиус навоз перекидал? Нет? Ну и прекрасно. Поставь-ка ты этого Профануса на ближайшие три-четыре дня навоз ворочать. Чтобы он на заднем дворе в поте лица и во славу Божию с вилами с утра до ночи побегал. А то вдруг его высокопреосвященство от невеликого ума все же нагрянет гнев срывать. Зачем нам надо, чтобы этот правдолюбец у него перед глазами маячил? Опять же, запах навоза полезен для здоровья. Разве не так?

— Точно так. Будет сделано, ваше преподобие, — отозвался Таумаст.

И два мудрых руководителя, довольные собой и операцией, которую они сообща провернули, направились назад в монастырь.

Братья, о которых шел разговор, в этот момент были уже далеко. Карета колыхалась на булыжниках столичного тракта, что проходил мимо монастыря святого Бенедикта, лошади постукивали копытами. Монахи любовались природой по сторонам дороги, радуясь нежданной свободе после тоскливой жизни в четырех монастырских стенах, и вели разговор.

— Sic transit gloria mundi, брат Вульпиус. Сидел за стеной и горя не знал, — посмеивался кролик, гладя свое толстенькое пузо. — Теперь вся надежда на короля. Может, даст бедному клирику двадцать золотых?

— Потом догонит и еще добавит. Держи карман шире, брат Лагидус. Да не дрейфь ты, прорвемся как-нибудь. Глянь лучше, какая карета роскошная.

— Да, действительно. В прошлый раз, когда я кардинала в городе видел, у него, я помню, была другая, зеленая, что ли. Откуда только у него деньги берутся?

— Оттуда же, откуда у нас исчезают. Тебе вон за двадцать золотых уши поотрывают, а он десятки тысяч не вернет, и перед ним шапку ломать будут. Знаешь, как говорят — если у тебя мало долгов, то это твоя проблема, а если у тебя много долгов, то это чужая проблема.

— И откуда ты столько о деньгах знаешь, брат Вульпиус? Монах, бессеребренник…

— Милостыню просить — в два счета ноги протянешь. Милостыню пусть дураки просят. я в монахи пошел вообще-то подзаработать. Ну, чего так уставился? я раньше торговцем был, по деревням с тележкой ездил. Ткани там, гребни, ножи, всякое такое. А потом подглядел, как на одной ярмарке со мной монахи индульгенции лопухам толкали. я целый день горло деру, и все равно телега полна, а в кошельке пусто. А у них товар мелкий, в суме помещается, а летит нарасхват — бумажка, золотой, бумажка, золотой. В третьем часу лавочку закрывают, садятся, пишут новые, и на следующее утро опять торгуют. Грешников-то хоть отбавляй, опять же — покупателю тоже прямая выгода. В церкви ведь исповедь раз в год и по факту, а индульгенцию можно купить какую угодно. Хоть на всю жизнь вперед. А все, что нужно — печать епископа. Ну и там пробубнить что-нибудь на древнемастодонтском.

— Centuplum accipe, — промолвил брат Лагидус. — Сторицей-де воздастся тебе. И еще надо к святым мощам покупателю дать приложиться.

— Ну, центуплюм аципе — таким вещам я не учен, да ведь покупателю-то пофигу. Самое главное, чтоб печать была. Без печати никуда, а если печать есть - тогда все в порядке. А святые мощи — это само собой. У меня была щепочка от райской лестницы.

— Чего-о? — брат Лагидус вытаращил на Вульпиуса глаза, которые из косых моментально превратились в круглые. — Что за лестница?

— Чему ж ты, Лагидус, в университете учился? — снисходительно усмехнулся брат Вульпиус. — А та, с которой Господь с праотцом-стегоцефалом Иаковом беседовал.

— Брат Вульпиус, да тебя ж надули! — возопил брат Лагидус, — праотец Иаков эту лестницу во сне видел!

— Нет, брат Лагидус, — усмехнулся брат Вульпиус, — я сам кого хошь надую. Щепка самая что ни на есть подлинная. Сам от своей телеги отковырял.

— Брат Вульпиус, — пискнул Лагидус, — да как же тебе не стыдно! Люди-то верят, небось, а тыЕ! Жулик ты, вот ты кто!

— А ты-то сам кто, Лагидус? — резонно возразил Вульпиус.

— я праведник! — заявил Лагидус. — Так сам кардинал сказал!

— Ну и я праведник, так что заткнись и слушай. Так вот, прикинул я это и пошел в монахи устраиваться. Правда, с торговлей пока сложно, у всех везде все схвачено. Епископскую печать достать запросто можно, только заплатить в епархии надо, чтоб ее тебе на ночь вынесли. А вот конкуренты, если попадешься на их участке, могут и побить. я, правда, тоже малый не промах, так что пока все неплохо было. Да вот торговля только летом и осенью идет нормально. Прошлой зимой все, что за лето заработал — проел, попробовал весной поторговать — не пошло. я припрятал те бумажки, что были, до лета, и решил пожить какое-то время у Парсимониуса.

— Интересно как, брат Вульпиус! Слушай, а чего это я тебя все по-монастырски зову — Вульпиус да Вульпиус? Тебя как по-настоящему зовут?

— Фокс из Малепартуса я. Сын старого Рейнеке. Спроси кого хочешь, меня в Тригорье все знают.

— Здорово! Ну, а я Рэббит из Тиддли-Пом. Будем знакомы, брат Фокс.

— Будем знакомы, брат Рэббит.

И братья под перестук колес пожали друг другу лапы.

О том, как брат Рэббит и брат Фокс спасли червячка Гонзалиуса

От ересиарха: Возвращаясь назад, братья из-за безденежья задерживаются в населенном лягушками городе Гебайле у болот, разделяющих земли Вер-Вольфа и Аль-и-Гатора (см. предыдущие главы). Братья Рэббит и Фокс, пользуясь своим монашеством, поют «попрошайную» и собирают большую милостыню на несуществующий храм, а затем идут есть в таверну на площади.

 

Из благочестивых размышлений братьев Рэббита и Фокса вывели раздавшиеся с противоположной стороны улицы бесчинные вопли. Братья обратили туда взгляды и узрели совершенно непристойную сцену.

В меняльной лавке напротив, закрытой для посетителей, поскольку шел уже пятый час дня и небо на востоке изрядно потемнело, сидел, удобно расставивши тарелки на денежном прилавке, типичный представитель сей почтенной, хотя и недостойной доброго христианина профессии, матерый, уже в летах, лягуш в ермолке. На тарелке перед ним извивался и вопил серый червячок. Деться червячку было некуда, так как он прочно застрял между зубьев двуострой вилки, которую лягуш крепко упирал в тарелку. Вопил он, однако ж, не переставая, уворачиваясь между тем от попыток лягуша употребить его на ужин после тяжкого трудового дня.

— Не вертись, не вертись, — приговаривал лягуш. — И что ты таки вертишься, всю соль рассыпешь.

— я несъедобный!

— Да ни Боже ж мой! В Талмуде так и сказано, что кошерный, и вкусный тоже, между прочим. Так, где же соус, — и лягуш потянулся за бутылкой кетчупа.

— Да нет же! я поросенок! Хрю, хрю!

— Золото мое! Золотце!

— Что, радость моя? — раздался из кухни басовитый голос законной супруги и хозяйки лавки, октавы на две пониже, чем у менялы.

— Золотце, и ты слышишь, что говорит этот шлемазл? Вот я тебе скажу, ты будешь так смеяться, так смеяться! И он, оказывается, некошерный! Ну и как, я должен верить, да?

— Радость моя, и не волнуйся, а кушай. Ты так тяжко работаешь, ты должен хорошо кушать. И может быть, он таки мало прожарен?

— Золотце мое, и вовсе он хорошо прожарен, так что ты таки не беспокойся, и если он еще не будет так вертеться, то он будет такой цимес, что и у самого ребе такого не едят даже на симхат-тору.

— я ядовитый! я тяжко болен! Апчхи! У меня нога отнимается!

— Ну прекрати, и чтоб я еще раз ел экзотическую кухню. Вот ты подумай, что соседи скажут? И во-первых, вот сказано — не ешьте зайца, ибо он жует жвачку, но копыта у него не раздвоены — а у тебя где копыта? И еще во-вторых, у тебя и ног вообще нет, а ты пресмыкаешься, стало быть, чистый. Лежи смирно, соус разбрызгаешь…

— Брат Фокс, — деловито прокомментировал зрелище брат Рэббит, — а как ты полагаешь, бессмертная душа у червяков есть?

Братья молча переглянулись, и не говоря лишнего слова, зашагали через улицу к лавке.

Между тем, лягуш закончил посыпать червячка солью, перцем и травками, налил на тарелку аккуратную кетчупную кляксу, отложил нож и, благочестиво возведя свои выпуклые глаза к небу, под визг червячка забубнил на древнестегоцефальем языке благословение:

— Барух-ато-адоной-элохейну-мелех…

— Виноват, почтенный, — прервал его брат Фокс. — А что, правду говорят, что лягушки теперь и в самом деле добрых христиан едят?

Лягуш вылупил на него свои и без того круглые глаза, в которых рисовались неподдельное удивление от вопроса и не менее неподдельная скорбь от того, что на лягушек — такая уж их горькая доля, за что, Господи? — спокон века вешают всех мыслимых собак от «страну продали» до «народ споили».

— Да что вы такое говорите, господа монахи, — начал он вежливо, как и положено представителю иноверной нечестивой секты разговаривать со служителем господствующей конфессии, но в то же время твердо, как и должен человек состоятельный и основательный говорить с пришлым чужаком, не производящим впечатления потенциального клиента. — Да что вы такое говорите? Когда ж это мы лягушки ели христиан? И как же это такое можно. Смею вас заверить, что все королевские подати мы платим исправно, и по церковному сбору у нас недоимок тоже не имеется, и даже сам сэр Онуфриус говорил нам спасибо, и если вам кто скажет, что таки нет, так вы сразу пойдите сюда и скажите мне прямо: «Шломе, и ты покажи, где документы?», и что вы думаете? У старого Шломе все документы всегда в порядке. И чтоб у нас что было не в порядке, такого нет! А то почему ж вы думаете, старый Шломе ведет все денежные дела нашего кагала? И почему Шломе всегда приглашают на Ваад четырех сторон? Потому что у Шломе всегда все в порядке, и никогда ничего не пропадет, нет! И поэтому Шломе ведет здесь свой бизнес уже тридцать четыре года, как его отец и дед, и я вам скажу, даже прадед! И чтоб Шломе кого обманул? Спросите кого хотите: кто всегда даст правильную цену? Шломе! Кто предложит хороший процент? Шломе! И кто ссудит совсем почти таки без обеспечения? Шломе! И кто не побежит сразу к нашему почтенному губернатору с подарками, если вы таки задержитесь с ссудой на день? Шломе! И после этого будут говорить, что Шломе ест христиан? Да если хотите знать, Шломе самого христиане едят, и Шломе не жалуется, нет!

— Ай-ай-ай, почтенный Шломе, — и брат Фокс укоризненнно покачал головой, тыча пальцем в тарелку. — А как же этот раб Божий?

— Он меня ест! Помогите! Меня нельзя есть! — завопил во всю глотку червячок.

Лягуш уставился на червячка так, как будто только что обнаружил его в своей пище, и еще не определился, съедобен ли он.

— И господа хотят сказать, что он ваш? Да если это христианин, тогда я вообще певчий дрозд! И неужели христиане лазят в чужие погреба? И разве христиане берут тайком чужие деньги?

— Неправда! — подал голос червячок. — Не брал я никаких денег! я в яблоке случайно оказался!

— Вот, вы только посмотрите! — лягуш торжественно повел брату Рэббиту и Фоксу лапой на тарелку. — И получается, что он случайно оказался у меня в кадушке с яблоками! И, между прочим, господа монахи, мочеными! И заработанными непосильным трудом! Нет, что вы, мне никоим образом не жалко одного или даже двух яблок — хотя, замечу, он съел целых четыре, но вы меня простите, и если он может есть у меня, а я не могу есть его, то где же тогда справедливость? И вообще он, может быть, и некрещен!

— Шломе, радость моя, — из задних комнат величественно выплыла хозяйка, раза в полтора больше лягуша по любому из трех измерений и с усиками на верхней губе, — неужели ты сказал «неперчен»?

— Хозяйка, — вмешался брат Рэббит, — не стоило бы вам этого малого на ужин готовить. Он ведь не пища совсем, а душа живая от Бога. Вы только посмотрите, как он вертится — не вышло б у вашего супруга несварения желудка. Опять же, люди скажут - снова лягушки христиан едят. Неудобно получится, да и нам придется кардиналу доложить.

Лягушка озадаченно вгляделась в червячка, который забрыкался пуще прежнего.

— Радость моя, ты слышал, что говорят уважаемые господа? Может быть, если он ихний, тебе не стоит его кушать? И опять же он кушал яблоки, и, может быть, даже и мое молоко кушал, так что, может быть, он и не совсем чистый? Может быть, я на всякий случай лучше приготовлю тебе мух под чесночным соусом, как ты любишь?

— Ел молоко! — радостно завопил червячок. — Все ел, честное слово порядочного джентльмена!

— Вот видите, — подтвердил брат Фокс. — Опять же, он христианин. По-вашему, совсем не кошерный, и кушать его не надо. Так что, позвольте, мы его заберем…

— Совершенно, верно, сударыня, — поддакнул брат Рэббит. — Как можно есть крещеного, да еще живого? Да я б на вашем месте его и в рот не взял!

— И Боже ж мой, золото мое, — лягуш попытался оттеснить монахов от окошка, — и он вполне чистый, и я даже смотрел в Талмуд, и там совсем ничего нет про червячков, и даже моя мамочка, которая умела готовить так, что и у нашего короля, живи он вечно, такого не подают, ну разве что на совсем-совсем большой праздник, и даже мамочка мне никогда не говорила: «Шлоймеле, не кушай червячков!» И что говорят господа монахи, то тут какaя-то ошибка, потому что и законом нашего короля нам разрешено кушать свою еду, и нет такого запрета, чтобы нам кушать нечистое.

— Ну я таки не знаю, радость моя… он таки совсем не похож на кошер, что мы едим каждый день, и, может быть, даже наш ребе не видал раньше, чтоб был такой кошер, — лягушка очевидно колебалась. — И может быть, господин монах прав? Может быть он и правда таки немножечко трефный?

— Трефный, трефный! — завопил червячок. — Такой трефный, что трефней не бывает!

— Золотце мое, — и лягуш снова взялся за вилку, подпихнув супругу в сторону кухни, — я буду кушать его, а не мух, и трефного в нем нет ни капельки, потому что он совсем никто и даже не крещен, и его можно кушать. И если б он даже кушал молоко, то уж конечно ты бы то и сама заметила, а он сейчас тебе еще и не то расскажет. А господа монахи вообще таки ошибаются.

— Э, нет, почтенный, господа монахи не ошибаются, - брат Фокс придержал лягуша, — скажи-ка, сын мой, ты ведь крещен?

— Да как же он крещен, когда на нем даже креста нет! — возопил лягуш.

— Э-э… я собирался! — заявил червячок, — Прямо сегодня после ужина! Честное слово порядочного…

— Ну, вот, видите, почтенный, — обратился брат Фокс к лягушу, который начал раздраженно сопеть и как-то нехорошо раздувать пузырь под горлом, — а вы не даете ему душу спасти. Нехорошо, очень нехорошо.

— Не печалься, сын мой, — обратился к червячку брат Рэббит, — готов ли ты принять Господа нашего всем сердцем?

— Всегда готов! — ретиво отозвался червячок и лихо подмигнул с тарелки брату Рэббиту.

— Замечательно! Любезный меняла, позвольте, — и брат Рэббит, приподняв вилку, которой слегка ошалевший лягуш по-прежнему припирал червячка ко дну тарелки, выхватил червячка и перекинул его напарнику. — Брат Фокс, приступай, во имя Отца и Сына!

Лягуш негодующе взревел и, опрокинув брата Рэббита, рванулся за червячком и братом Фоксом, но, будучи тучен, застрял в собственном окошке, зацепившись ногами за прилавок. Брат Фокс поискал глазами крест на ближайшей церкви, вытащил из мешка требник и принялся торопливо бубнить разрешительную молитву. Лягуш, увидев это, забрыкался еще энергичнее и наверное выскочил бы на улицу, если бы не брат Рэббит, который вскочил из пыли и мягко придержал его, из-за чего лягуш, наоборот, застрял еще прочнее: половина снаружи, половина внутри. Видя такое дело, лягуш возопил громче прежнего и принялся размахивать вилкой, чуть-чуть не дотянувшись до брата Фокса.

И тут на базарной площади началось такое, равного чему не могли вспомнить даже местные старожилы. Червячок вопил и извивался, лягуш тоже вопил изо всей мочи и призывал прохожих быть свидетелями творимого над ним бесчинства, брат Рэббит, как мог, оттаскивал лягуша от брата Фокса, а брат Фокс, вместо того, чтобы смыться с червячком, барабанил чин крещения на предельной скорости, на которую только был способен.

— Так, господин меняла, вы из этого стакана уже отпили? Нет? Ну и прекрасно. С вашего позволения, я его позаимствую. Передай-ка вот тот стакан, брат Рэббит. Освящается вода сия…

— Люди добрые! Да что же это такое! И вы только посмотрите, он же мой ужин крестить собирается! Да положите его на место, это вовсе мой шаббес-гой, а не ваш!

— Тише, уважаемый, тише, упадете. И позвольте попросить вас помолчать, а то брат молитву дочитать не может. Эй, почтенный, не тычьте в меня вилкой, я же почти заяц и тоже некошерный! Вот, смотрите, и копыта не раздвоены…

— Да Боже ж мой, и что вы мне такое говорите, господин монах, да у вас же и вообще копыт нет! Ай, пустите сейчас же, вот я его…

— Отрекаешься ли от сатаны?

— Отрекаюсь! А кто это?

— Неважно, во благовремении узнаешь… Дуни и плюни на него. Да быстро, чего глаза вылупил!

— На кого?

— На сатану, оболтус!

— Не могу!

— Чего-о? Как это не можешь? Не хватай крещаемого, ты, нехристь!…

— Люди добрые, да чтоб я так жил! Что же это делается, средь бела дня у почтенного, я извиняюсь, коммерсанта, ужин крестят! Тяжким трудом заработанный!…

— Легких нет! Дуть не могу!…

— Ох, пресвятая богородица, спаси и помилуй, чтоб я еще раз крестил беспозвоночного… Ладно, я за тебя дуну. Фу-фу-фу…

— Как жить, люди добрые! Да вы посмотрите только, где это видано, чтоб пищу крестить!

— А ты бы покаялся, пока не поздно, и Господь над тобой смилуется… Не хватай, не хватай святого брата, он требу исполняет… Вот о таких, как ты, Господь наш сказал, что де-дают десятину и с мяты, и с руты, и со всяких овощей, а не радеют о суде и любви Божией…

— Ой вей, да где ж в этой дыре руту взять? И что же теперь, честному лягушу и овощей в рот не взять, чтоб вы и их не покрестили? Или мне завтра к ребе идти, чтобы он всякий огурец благословил, что не обрезан?

— Крещается раб Божий… Как звать тебя?

— Гонзалиус!

— Люди добрые, совсем с голоду помирать придется! Ой, Боже мой, да дайте ж мне его…

— Крещается раб Божий Гонзалиус. Во имя Отца, и Сына…

— Не мешай таинству, лучше о душе подумай… Братья, а вы что стоите — крестин не видали? Чем рты разевать, лучше б лба перекрестили.

— И Святаго Духа. Аминь.

Несколько вконец обалдевших зевак поддакнули нестройно: «Аминь». Брат Фокс выпустил червячка, который встал на хвост во весь свой трехдюймовый рост, и все трое пошли прочь от лавки, откуда все еще доносились причитания разгневанного лягуша.