следующая тема »

Обои мертвенно-серы.
Смолянистые сучья ползут —
вверх —
веют пылью и серой.
Достану из-под подушки зуб,
сожму в кулаке и скажу:
«Уйди,
плети свои сети в соседнем лесу!»
Оттуда доносится шум,

и кажется — не отпустят.
Но я здесь в уюте и помню себя.
«Замолкни!» —
колким велением грусти
и костью зубной сотворяется яд,
который осядет росой
и лесу
песню его заворотит назад
в глотку под масляно-чёрным кустом,

в отверстую сырость могильной земли.
Я выстою! Близится срок —
сорок —
скоро смогу оказаться вдали
от старого дома, где сплю наяву,
украдкой войдя в прикроватное зеркало.
Сорок!
Споро сплетаю траву —
могилу недаром устлали бессмертником.

Полупрозрачная плоть матереет.
Прежде туманен, яснеет мой взгляд.
Зеркало
мерклое видит: потерян,
не по ветвям оказался мозгляк.
Зуб исчезает в подвес травяной.
Лесу
мертвецкому голод сулят
останки, в которых нет кости...

Одной.

© Талиессин Ил-Лиорве

Стихотворение-победитель блиц-конкурса «Литкульта» (тема: «Сомния»).

I.

Свет, не рождающий тени;
в болезненной чистоте его
хрустальные цепи растений;
безмолвия оголтелого
звон притворно покойный
язвит ярую душу.
Взоры — за подоконник,
голову — на подушку,
сна нет — и тянет суставы мне
свет, не рождающий тени;
сулит небывалые в Амане
напевы произведений.
Это — Твоё, Всемогущий?
Что же так душу режет?
Кому — родниковые кущи,
мне — окольные вежи
да беспокойные мысли.
Будет не кузня — песня,
будут не капли — искры,
цвети дерев чудесней.
Три совершенных меры,
три средоточия света.
Это — сияние веры,
это — начало завета.
Лучшего не случится,
как не случалось прежде!
Знойная роговица
и воспалённые вежды...
Мир в остановленном миге,
словно в горнем горниле:
сила превыше Великих —
три огня Сильмарилля.

II.

Свет, не рождающий тени, —
тебе, всепроникающий,
не усмирить злодея,
не осиять века, ещё
набело не переписанные.
Осиротело капище,
за море путь — жизнями
выстлан — и гарью пожарища.
Что, беспечальный Аман,
выцвел и притаился?
Счастье было обманом,
не сберегло границы:
Враг обрёк на бессветие
край за горными высями;
как поверить, что смерти нет,
если сталось — убийство?
Если глаза отчие
пусты — и вопль бессилия:
«Эй, лучезарные Зодчие,
Как же вы допустили?»
Не вам — вершина трудов моих,
три ока камений всесветных!
Врага не смутили оковами —
я сам отправлюсь по следу
в сирые земли, где вечный мрак,
и всё покорится силе.
Тебе уготован меч мой, Враг —
расплата за Сильмарилли.
Клятва моя нерушима, тому
свидетели — лики Великих.
Я свету служу — ему одному
раб в остановленном миге.

III.

Свет, не рождающий тени...
Твоя пелена привела меня
под воронёные стены
твердыни железокаменной.
Прежде смотрел — не видя,
теперь замечаю — поздно:
утаивал свет-пленитель
о ночи бездонно-звёздной.
Свет, который не светит,
завесь колюче-лучистая,
я за тебя в ответе,
не уберёг — не выстоял.
Если Врага коварство
чем далее, тем преступней,
отчего сожжённые пальцы
в незаживающих струпьях?
Отчего за пределами Амана,
в блеске высоких светил,
бель твоя — саваном
живое лишает сил?
Проклято будь, наваждение,
трижды — источник бед,
трижды — лихо сражения,
трижды — ярь-самоцвет!
Раны мои глубоки...
Глубже душа изранена.
Я ухожу; недолгим
путь был, и остра вина.
Но в чертоге посмертном
буду покоен, зная:
пламень, пришедший следом,
подхватит имя, как знамя.

© Талиессин Ил-Лиорве

Вертел земной оси,
Клубень средней прожарки.
Клею на воздух марки,
Чтобы на ветер пустить.

Смолкли воробьи,
Вечер — пора просыпаться,
В сито ветров просыпаться
Зернью спорыньи.

Был визионер —
Выбыл в функционеры.
Выбрал целые нервы
В лоне системы мер.

Но притворен покой.
Действо — копия копий,
Ломка хлеба и копий
Обнажённой рукой.

© Талиессин Ил-Лиорве

После первой строфы для меня стало слишком сложно.

Снова за околицей
пол-лица,
сажей прикрытые
рытвины.
Сдавлены яблоки глазные,
злые
вести доползут без про́волоки.
Проволоки́
ворох оборотов посолони,
после них
межей забрезжит паром.
Второму
тебе уступит дорогу.
Трогай
косы сини густые.
Стынет
след, отражается —
жалостью —
девы-помольницы
пол-лица.

© Талиессин Ил-Лиорве

(Вольное продолжение сказки «Кот, который гулял где хотел» Редьярда Киплинга в переводе Евгении Чистяковой-Вэр)

Это было очень, очень и очень давно. Дикие звери бродили по сырому и дикому лесу, но человек больше не был диким. Он построил из диких деревьев уютный дом на краю дикого леса, и сидел вечерами у тёплого очага, а жена его сучила пряжу и пела младенцу в колыбельке. Среди всех диких зверей самым диким был кот, который ходил где вздумается, и все места ему были одинаковы. Он приходил в дом, садился у очага и трижды в день получал тёплое белое молоко, но должен был за это ловить мышей и быть ласков с младенцем — всегда, всегда и всегда. Так условился он однажды с хозяевами. Вот и сегодня он пришёл из дикого сырого леса и устроился в тепле очага. Видишь, деточка? Женщина допела свою песню, мужчина крепко уснул у огня, и дома стало так тихо, что маленькая мышка осмелела и выбежала из тёмного угла.

— О, враг мой, жена моего врага и мать моего врага, твои песенки всегда вызывают мышей? — спросил дикий кот и облизнул свои дикие усы.
— Да нет же! — испуганно сказала женщина, вскочила на табурет и подобрала свои длинные волосы. — Мышь мне не друг и не слуга, а первый мой враг в этом уютном доме. Ты помнишь уговор.
Кот прыгнул, поймал мышь, но не стал её есть, а посмотрел на женщину:
— Скажи мне, почему ты так боишься этой маленькой мышки?
— Ты съешь её, когда я скажу?
— Я помню уговор.
— Тогда знай, что мышка может забраться ко мне в волосы и найти среди них особенную прядку, благодаря которой я могу петь волшебные песни. Мышка утащит эту прядку к себе в нору, в самый дальний и глубокий её уголок, и оплетёт ею пучок диких трав. И сделается в этом месте дикая-дикая воронка, которая утащит в себя и наш уютный дом, и дикий сырой лес, и дальние горы, и высокое небо, и солнце, и все звёзды на ночном небе, и все скопления звёзд в его бесконечной черноте, и саму эту черноту затащит внутрь, и время сломается и тоже провалится туда, и пустота, и бесконечность — всё окажется внутри. И не будет ничего, потому что всё упало внутрь дикой-дикой воронки, даже сама эта воронка. И тогда сказка кончится. Не будет больше никаких сказок.

Дикий кот ничего не ответил. Он съел мышь и задумчиво посмотрел в огонь, а женщина села на табурет и заплела свои длинные волосы.

© Талиессин Ил-Лиорве

Ты вышел из сумрака конского чрева,
Исторгнут на свет преждевременно.
Судьба жеребка коротка и плачевна
До ножниц и норова мерина.

Ты силы лишён, как пустая мошонка,
Слова не поют под копытами.
Попытки вымучивать чувства — дешёвка:
Любовь занята плодовитыми.

Ты знаешь размеры, но несоразмерен,
Пока с мясорубкой не встретился.
Наполнишь собой череву, сивый мерин,
И дух твой немного проветрится, —

Тогда принесёшь хоть какую-то пользу,
Послужишь для скорого завтрака,
А прежде — не строй кружева из навоза,
Иначе прольётся не патока.

Мне жаль, но ты ржал в подражание речи
Неумно и неубедительно.
Ты даже коровам уныл и безвечен,
Ошибка копытных родителей.

Усилие конское, но эпигонство
Тебе не даётся — брыкается.
Любой сочинитель в гробу повернётся,
Задетый сырьём для плескавицы.

Ты вынужден снова насиловать слово
В припадках болезненной зависти,
Но лучше остаться котлетой в столовой,
Чем словом любой твоей записи.

Яришься на правду? Эй, недотрога,
Твой гонор — лишь повод для смеха!
Отныне дорога к единорогу
Лежит до колбасного цеха.

© Талиессин Ил-Лиорве

Я давно не хожу «вы»,
Но недавно сходил под себя.
Слышу запах прелой травы,
Дальше — рифма: «любовь — никогда».

Когда, были вместе с тобой.
Когда, помнишь былую любовь?
Но скопытился Когда. Отбой.
Дальше просится рифма: морковь.

Я пытаюсь вернуться к нему,
Я пытаюсь врастать в перегной.
Ведь подвластна мне одному
Рифма между «тобой» и «мной».

Голубая душа, урча,
Научила меня молчать.
Но я снова пишу сгоряча,
«Грёзы — розы» спешу сочетать.

Когда, я упаду с коня!
Будем вечно-навечно жить...
Но коню не упасть с коня.
Дальше — рифма: «лежит — бежит».

Я пытался писать стихи,
Но стихи описали меня.
И теперь я пишу хи-хи.
Всё одно — выходит...

Между тем, у автора (где-то там в Тюмени) есть очень даже неплохие стихи.

Определённо есть. «Ответ на „вынужденное“» — один из таких.

Говорю с пустотой и живу в никогде,
Не упомню имён и минованных лиц,
На чужом языке именован — и ниц
Перед лимбом подлонным не пал в наготе, —

Для чего я такой? Отвернись, пролистни!
Я тебе несозвучен, безлучен — поверь;
Скотоверти ликующей душу поверь
И останься — для них. И, что хуже, — из них.

©Талиессин Ил-Лиорве

Ты никогда не умела готовить,
Горькие камни в котле приютила.
Видишь? Презрительно выгнута овидь
И усмехается злое светило.

В космах кустов бархатистые листья
Путника преданно ждут у дороги,
Чтобы из клети растительной взвиться,
Впиться в его оголённые ноги.

Эйне, котлом не размахивай, слышишь?
Солнечный блеск оставляет ожоги.
Жаль, не осталось той влаги и пищи,
Что прилетела на длинных и жёстких...

Слово забыл. Аж до колик в желудке
Снова хочу этих мягких диковин.
Камни твои надоели мне жутко,
Ты никогда не умела готовить.

Скоро макушкой луна повернётся.
Эйне, присядь! Помечтаем маленько.
Видишь, как варит косматое солнце
Лунную синь в переменчивой пенке?

© Талиессин Ил-Лиорве

овидь

Что это за зверь?

Ты никогда не умела готовить,

А вот не надо в мой огород камни кидать!!!

Что это за зверь?

Горизонт по-русски. Кажется, в своих вещицах я ни разу не назвал овидь горизонтом.

А вот не надо в мой огород камни кидать!!!

И не думал даже.

Изъезжены дали, избиты морщины дорог,
Но ночь непроглядна, и гладь её так же пуста.
«Ты что потерял, моя радость?» — ответить не смог.
А если не смог, то зачем за верстою верста?

И прошлого нет — есть размеренный топот копыт,
И нет настоящего — только непрерванный миг.
«Свободен!» — услышать хочу, но округа молчит.
И снова я еду во тьму, сколь бы к луке ни ник.

Зреет зольное лето
В крае тысячи солнц;
Я буравлю скелеты,
Отбираючи сон.
Годы в тесной темнице
Не смирили меня —
Волю катам напиться
Переливов огня.
Чтобы смерти чернее,
Злее скорбей земных
Сохли ломкие члены
И хирели сыны;
До далёких погостов,
Рано тая лицом,
Донесли свою горстку
Края тысячи солнц.
Полновольнее ветра,
Полноводнее рек,
Пьян от горести смертной
Я — распад и разбег!
Согрубив, не пристало
Запоздало жалеть;
Вирой мира предстала
Чернь, и зелень, и желть.
Преклонись предо мною
Кем и был — подлецом;
Спесь испенит и смоет
Пеклом тысячи солнц.

____________________
«Волю» — здесь от «волить» — «желать».

Это предапокалиптичное?

Это предапокалиптичное?

«От имени» чернобыльской радиации. Фотография из Припяти вскоре после катастрофы.

Небо нового дня
Соберём из кусочков.
От него не отнять:
Красота в неоконченном.

Ниже неба черты
Дом — неполная чаша;
Ниже неба — черты
По дороге спешащих.

Их труды — перед вами
Без конца. Дело принципа:
Завершённость мертва и
Ни к чему не стремится.

© Талиессин Ил-Лиорве

Завершённость мертва и
Ни к чему не стремится.

Поэтому нирвана, абсолют и прочие воплощения завершенного совершенства - конец.  Лишь несовершенство рождает движуху, которую мы все так любим.

Земля, дрожа, уходит из-под ног.
Опора — воздух; время улетать.
Под сводом тьмы не буду одинок:
Ты — где-то там... И все твои лета.

Земля, кренясь, не хочет отпускать,
На каждой клетке тела — лишний пуд,
Как будто колея в степи близка:
На каждой клетке — по замку и в путь, —

Но мне дана другая колея,
И я иду, оковы рвя огнём.
Прости меня, родная, коли я
Не удержусь и вспыхну белым днём.

Мой шаткий путь прочерчен в черноте,
И я приду — с огнём, в огне — не суть, —
Оставлю мятый шар и чары те,
Что вёрсты расставания несут.

Земля, слабея, прячется в парах,
Белёсый обод кажется сплошным.
Пускай мой слог избит, как лунный прах,
Ты — где-то там, где речи не нужны.

© Талиессин Ил-Лиорве

[Re: Фильмы, которые хотелось бы]