Среди бела дня, в облаках пыли,
По дороге шла, по ухабистой,
То ли женщина, то ль монах какой,
Ряса чёрная запылилася.
Налегке идёт, ни котомочки,
Ни вещей каких не несёт она,
Лишь коса лежит на плече её,
Побуревшая, покорёжена.
Подошла она к старой кузнице,
А кузнец стоит, сам ни жив ни мёртв:
"Видно, вот пришёл и мой смертный час",
А старуха лишь улыбается:
"Не нужна теперь мне душа твоя,
Вишь, коса моя вся зазубрена,
Ты поправь и вновь наточи её,
Без косы своей я ведь как без рук".
В руки взял кузнец косу старую,
Косу страшную, тыщелетнюю:
"Сколько ж душ людских погубила ты,
Стариков, детей, жизнь не видевших".
"Ни одной души не сгубила я,
Сами вы себя убиваете
За монеты, власть иль из ревности,
Или просто так, в удовольствие.
Как страдала я, как я мучилась,
Я кричала, выла от ужаса,
Когда мать своё умертвит дитя,
Или брата брат, или сын отца.
Из-за вас, смотри, какой стала я!
Кожа жёлтая, изморщинена,
Зубы редкие как клыки торчат,
А глаза слезами замучены.
А была-то я красна девица,
Я встречала вас, улыбалась вам,
Души умерших провожала в рай,
Помогала им позабыть про боль.
Я теперь ношу рясу чёрную,
Чтобы ваша кровь не видна была,
Капюшон скрывает моё лицо,
Чтобы слёз моих вы не видели.
Так поправь, кузнец, мне косу мою,
Косу острую и тяжёлую,
Мне она нужна потому, дурак,
Что дорога в рай поросла травой..."
поэт имеет право на словотворчество и словоновшество (термины не мои).
Ellery, Насчёт прав я и не спорю, но хотелось бы видеть не красивости, а красоту, и не необычайность, а осмысленность