Питер Дикинсон «Полёт драконов». Герой с мечом

«Ты в горы подался вдоль острых утёсов таких…

Столь слабые руки, пусть сердце отважно поёт —

Зачем ты посмел потревожить жуткий дракона тайник?

Ты, столь беззащитный, о, где же были твои

Зеркальный мудрости щит или прозренья копьё?»

Шелли «Адонаис»

Так, возможно, они и жили, древние драконы, в лучшие их времена. Хочу повторить, что вовсе не настаиваю на том, что таков был единственно возможный цикл их жизни, но, каков бы он ни был, он должен был, так или иначе, походить на описанный выше. В частности, он был достаточно рискованным. Жертвы, принесенные драконами за достижение невесомого полёта, были таковы, что едва ли не любого изменения в окружающей среде было достаточно, чтобы стереть с лица земли всё их потомство.

Дракона в любой стране можно было задобрить человеческой жертвой, обычно — принцессой-девственницей.

Мифологическая Энциклопедия Лярусса

Главной из этих жертв была очень высокая уязвимость. На этом стоит остановиться подробнее. Предположим, мы пересчитаем вес дракона Орма Эмбара в свете того, что нам удалось установить. Когда я проделывал это раньше, в главе «Полёт», то был заинтересован прежде всего в том, чтобы минимизировать объём животного во имя сохранения массы. Теперь же я буду стремиться к максимуму объёма для обеспечения предельной подъёмной силы. Если мы увеличим предельный размер дракона в поперечнике с 6 до 9 футов и позволим его телу сужаться в обе стороны менее резко, то сможем достичь разумно допустимого объёма порядка 4000 кубических футов. Далее предположим, что «крылья» дракона обладают аэродинамическими свойствами достаточными, чтобы поднять собственный вес. 4000 кубических футов газа поднимут 280 фунтов плоти и костей — это вес, примерно равный весу тела очень крупного человека, т. е.— между четырьмя и пятью кубическими футами обычных плоти и костей. Допустим, что приемлемы любые способы экономии веса, и тогда станет возможным удвоить объём плотного вещества, распределённого по всему обширному телу дракона, но как только это произойдёт, он почти везде окажется очень тонким.

Эта уязвимость могла быть снижена самыми различными способами. Во-первых, собственно способностью летать; во-вторых, предельной осторожностью, доходящей до робости в большинстве жизненных ситуаций; в-третьих, проявлениями чудовищной свирепости в сочетании с гипнотическими способностями (о которых я уже упомянул и к которым ещё вернусь позднее); в-четвёртых, выдыханием пламени; в-пятых, привычкой селиться в узких пещерах; в-шестых, тем, что выше я назвал маской дракона — массивной, рыхлой по своей структуре пробкоподобной тканью, лишенной нервных окончаний, служившей защите истинного черепа и гасившей удары и атаки, которые благодаря гипнотическому взгляду концентрировались именно здесь; в-седьмых, несъедобностью для всех, кроме других драконов, и, наконец, самим устройством тела дракона.

Тело это, состоящее главным образом из наполненных газом мембран, было более уязвимо для одних форм нападения, чем для других. Оно было очень упругим, и, если не было раздуто до предела, могло поглощать достаточно сильные толчки и удары. У очень немногих существ была какая-нибудь причина нападать на дракона, а те, у кого она была, либо сосредоточивали свою атаку на неуязвимой голове, либо оказывались неспособны разинуть пасть так широко, чтобы ухватить сбоку выступающую часть раздутой мембраны. С другой стороны, противник, обладающий бивнями или острыми когтями, представлял для дракона реальную опасность — возможно, именно этим объясняется традиционная вражда между драконами и слонами.

…при этих словах из тени выступила высокая фигура. На появившемся не было сухого места, с его одежды стекала вода, чёрные волосы слипшимися прядями свисали на лицо, а глаза светились неистовым светом.

— Бэрд не погиб! — вскричал возникший. — Он нырнул в озеро, когда поверженный враг рухнул на Эсгарот. Я — Бэрд, потомок Гириона! Я — победитель дракона!

— Король Бэрд! Король Бэрд! — раздались возгласы вокруг…

Дж. Р. Р. Толкин «Хоббит»

Но, так или иначе, драконы выживали, пусть и не в больших количествах и всегда лишь в особых регионах, то есть там, где встречались подходящие для них логова. Вероятно, в биосфере планеты происходило много изменений, и несомненно, что не раз число дающих потомство драконов сокращалось до критического уровня; но им всегда удавалось восстановиться, пока не произошло окончательное фатальное изменение. И это был вовсе не поворот земной оси, не наступление ледников, не изменение солнечной активности — всё это драконы видели и пережили… Нет, это было появление нового врага — свирепой обезьяны, охотящейся в стае, хитрой и бесстрашной. Своё быстрое завоевание мира начинал Человек.

Верные своей природе, драконы отступили. Кое-где они были уничтожены, но в удалённых районах им всё же удавалось выжить. Фактически, в самом начале Каменного века человек был не слишком опасен для драконов. Дубины и западни были им не страшны, и в любом случае они гнездились в местах, не представлявших особого интереса для новых завоевателей. Уничтожение популяций драконов, скорее всего, начиналось с водоёмов размножения. И особенно там, где самки и молодняк населяли плодородные равнины, их основная масса должна была погибнуть в первую очередь. А как только Человек перешёл от «чистой» охоты к оседлому существованию и стал нуждаться в водоёмах как местах водопоя рогатого скота или для полива сельскохозяйственных культур, процесс ускорился, вплоть до того, что появились огромные области мира, куда драконы больше уже и не залетали.

Кракус (Cracus), позже назвавший в свою честь город Краков (Cracow), убил огромного Дракона, обитавшего в упомянутой выше скале. Убил он его, поскольку этот прожорливый монстр выходил из своей пещеры и умерщвлял многих своим ядовитым дыханием, столь же смрадным, как дыхание чумы. И блуждая по городам и землям, он пожирал всякого, кому довелось с ним встретиться. Потому жители, чтобы избежать подобных напастей, решили ежедневно приводить чудовищу ко входу в его пещеру по три головы крупного рогатого скота. Тогда Кракус, сжалившийся над несчастными жителями своих городов, дал указание набить шкуру свежезабитой тёлки селитрой, смолой, серой и тому подобными веществами, после чего приказал разместить такую приманку у входа в пещеру. И голодный монстр, выползши из логова и приняв приманку за настоящую корову, пожрал её. Тогда вещества, в особенности сера, загорелись в нутре его и вызвали у него такую жажду, что чудовище покинуло пещеру и поспешило к Висле, где выпило так много воды, что чрево его лопнуло и оно издохло.

Улисс Алдровандус «История Змеев и Драконов»

Но в других местах, на границах гор и пустынь, могли установиться всевозможные виды сосуществования. Став оседлым, человек насаждал растения, и там, где культивировались зерновые, он оказывался зависим от погоды, а погода зависела… кто знает, от чего или от кого? Кое-что, конечно, всегда оставалось вне пределов понимания человека, но кое-что из того, что, казалось, чувствовало себя в небесах, как дома… Летающий бог. Везде, где драконы ассоциируются с богами, они связаны преимущественно с дождём, облаками и громом — что выглядит совершенно естественным, даже если драконов представлять существами исключительно мифическими.

Но насколько более естественным оказывается всё это, если они были реальными!

Стандартное толкование легенд о драконах/принцессах/героях сводится к тому, что они являются проявлениями извечного конфликта, существующего между человеческим полами. Аналогичные образные представления могут быть обнаружены и в религиозных мифах — например, богиня Тиамат в вавилонском мифе творения, или — легенда о Сфинксе или Медузе. Кроме этого, они могут толковаться и в духе фрейдизма: как эротическая символика. Последний аргумент ничего не доказывает, поскольку существуют, как бы там ни было, свидетельства обитания на планете реальных драконов. В конце концов, и сами фрейдистские образы — плод трансформации, а не творения. Существа наших снов и мечтаний являются интерпретациями реалий окружающего мира.

Что касается образов Сфинкса и Медузы, они вполне могут быть следствием типично греческого стремления изложить конкретными словами легенду, искаженную многочисленными пересказами. Некоторые элементы при этом могли остаться в качестве основы — крупное тело, снабжённое огромными когтями, крылья, лик, от которого, раз взглянув, нельзя оторвать взгляда. Конкретно мыслящие греки изложили это всё в доступных им терминах — тело льва, крылья орла, лицо обворожительной женщины. Но их склонность к конкретизации могла также свести живой и ёмкий образ к его основной властной способности: к взгляду, способному превратить человека в камень.

Люди нуждались в богах, способных защитить их посевы. Они были даже готовы приносить им тщательно подготовленные жертвы, обычно — животными, но по особым праздникам или во время засухи — человеческие, к примеру, — молодую девушку, украшенную цветами и драгоценными камнями. В подобных обществах дочери-девушки зачастую полагаются чем-то обременительным. Совсем другое дело, если бы для принесения в жертву требовались молодые мужчины — и не только с точки зрения самих этих мужчин. Дракону тоже вряд ли пришлась бы по вкусу жертва, которая, скорее всего, будет активно сопротивляться. Ну, в самом деле, он мог легко отклонить подобное подношение к ужасу всех поклоняющихся. Так установилась традиция, согласно которой избранная жертва должна идти к своей гибели спокойно и благородно, то есть должна вести себя, по сути, подобно принцессе, и даже не помышлять о том, чтобы брыкаться и царапаться — что сочла бы вполне разумным крестьянская дочь. Отсюда и стойкость принцесс во всех этих историях.

Таким образом, у дракона, при всех его потребностях, удовлетворяемых почитателями, теперь уже не было никакой нужды совершать набеги, нападать из тьмы, сжигать соломенные хижины и деревянные строения, разгоняя их защитников. Ведь жертву он получал безо всякого риска.

Положение, подобное этому, могло быть совершенно устойчивым, сохраняясь в течение многих поколений людей и драконов. Ведь сельские жители были не в состоянии как-то отличить старого дракона от нового, так или иначе унаследовавшего то же логово. Дракон при этом, конечно, оказывался в значительной степени паразитом, нахлебником, хотя одни только слухи о его присутствии могли гарантировать его почитателям определённую защиту от врагов. Во всяком случае, подобного сочетания традиции, почтения, благоговейного страха и определённых сложностей было бы вполне достаточно, чтобы предотвратить какие-либо попытки изменить такое положение вещей, а если аборигены забывали о своих обязанностях, изголодавшийся дракон мог рискнуть вновь совершить набег, жители осознавали гнев бога, и традиция естественно восстанавливалась.

Но рано или поздно являлся избавитель, пришелец с мечом.

История, как таковая, штука достаточно неупорядоченная. Для собственного удобства мы делим её на периоды и даём им названия — Каменный век, Средневековье, Беспутные девяностые (1890–1900. — Прим. переводчика.) и так далее — это помогает нам забыть, что даже сейчас, в Век Ядерной Энергии, на этой планете продолжают существовать немногие племена, сохранившие уклад времён Каменного века. В то время, как у стен Трои воины Гомера разили друг друга своими бронзовыми мечами, в то время как Сисара терроризировал Ближний Восток девятью сотнями своих железных колесниц (см. библейскую Книгу Судей Израилевых, гл. IV. — Прим. переводчика.), всё ещё существовали целые нации, в которых никто не помышлял об убийстве ближнего чем-нибудь более смертоносным, чем кусок кремня. Именно так и было на окраинах цивилизации, в тех самых местах, где всё ещё правили драконы.

Дракон у всех народов ассоциировался с Богами… Существует тесная связь между мифом о драконе и культом Богини Матери; этой связью объясняется непреходящесть историй о человеческой жертве, связанной с громом и облаком, а также с сокровищами. Этим же объясняется добродетельность убийства дракона, так как убийца оказывался защитником человечества от злонравного бога.

Мифологическая Энциклопедия Лярусса

В те времена человек с мечом в бою имел явное преимущество. Примерно — как конквистадор с мушкетом во времена покорения инков людьми Писарро, или как боец со скорострельным многоствольным орудием системы Гантлинга, когда неодолимая, казалось, рать воинов Аллаха мчалась с победоносными криками навстречу собственной гибели в Омдурмане… Потому бродяга с мечом странствовал по миру, попросту ища приключений.

История же к тому времени, когда она уже стала легендой, выглядела примерно так: странствующий рыцарь прибывает в город и обнаруживает, что городские башни увенчаны чёрными стягами, колокола исходят тревожным звоном, а все граждане града сего сокрылись за стенами. Да и вся округа, казалось, погружена в траур, поскольку добивающийся исполнения своих требований дракон испепелил все соседние поля и фермы. И теперь отцы города бросают жребий, чтоб избрать девственницу для принесения в жертву чудовищу, и на этот раз такою оказывается дочь короля. Городские врата распахиваются, и вот под завывающую музыку по чёрной равнины бредёт, извиваясь, понурая сумеречная процессия. И лишь одна фигурка во всей этой сцене светится белизной - несчастная принцесса. Бледная, с огромными глазами, рыдая движется она в подвенечном платье навстречу собственной гибели. Её подводят к жертвенному древу и приковывают к нему золотой цепью, после чего все удаляются в город. К жертвенному древу приближается рыцарь и предлагает принцессе помощь, но принцесса просит оставить её в покое, потому что одна только смерть её способна спасти ее подданных. Он говорит, что готов сразиться с драконом. В ответ она рассказывает ему, сколько храбрых рыцарей уже погибло, пытаясь одолеть монстра. Услышанное не устрашает пришельца, однако в ожидании появления дракона он всё же скрывается в укрытии. Когда же появившийся наконец монстр приближается к древу, рыцарь устремляется к нему со своим волшебным мечом, доставшимся ему неким чудесным образом ранее, и одним-единственным ударом этого меча обращает свирепого дракона в совершенно ручное существо. Принцесса связывает чудище своим поясом, и они ведут его в город, где среди всеобщего ликования рыцарь отрубает усмиренному голову. Дракон издыхает, испуская мерзкое зловоние. Посланные же к его пещере повозки возвращаются с горами сокровищ. Рыцарь женится на принцессе, а позднее, когда отец её уходит в мир иной, становится ещё и королём.

Слоны водятся в Африке, но самые крупные из них вырастают всё же в Индии, равно как и драконы, извечно сражающиеся со слонами.

Плиний «Естественная история»

Но, как звезда меж звездами в сумраке ночи сияет,

Геспер, который на небе прекраснее всех и светлее, —

Так у Пелида сверкало копье изощренное, коим

В правой руке потрясал он, на Гектора жизнь умышляя,

Места на теле прекрасном ища для верных ударов.

Но у героя всё тело доспех покрывал медноковный,

Пышный, который похитил он, мощь одолевши Патрокла.

Там лишь, где выю ключи с раменами связуют, гортани

Часть обнажалася, место, где гибель душе неизбежна:

Там, налетевши, копьем Ахиллес поразил Приамида;

Прямо сквозь белую выю прошло смертоносное жало.

Гомер «Илиада»

(пер. с древнегреч. Н. Гнедича)

Мы знаем эту историю как предание о св. Джордже/Георгие и Змие/Драконе, но она известна под самыми разными названиями едва ли не в любой стране мира, где сохранились хоть какие-нибудь сведения о драконах. Большинство деталей в вариантах этого предания совпадают, а те, которые отличаются, обычно выглядят как более поздние добавки с целью адаптировать историю к историческому и культурному контексту той или иной конкретной страны. Ортодоксальные учёные объясняет сходство преданий тем, что все эти истории имеют один общий источник: древний Вавилон. Они утверждают, что вавилоняне синтезировали этот миф из элементов древнеегипетских сказаний, а всё остальное связано с искажениями, вносившимися в ходе его распространения.

Но существует и другой вариант объяснения этого сходства: если драконы существовали в реальности и если они устанавливали отношения с Человеком, вроде намеченных выше, то стереотип, связанный с убийством дракона, был бы тем же самым. Позволим себе пересказать историю о подвиге св. Георгия с этой точки зрения, чтобы убедиться, сколько деталей сразу встанет на своё место.

Мифический герой, или Прото-Георгий, является адаптацией к более поздним временам образа первоначального убийцы дракона, чьим подвигом была основана первая царская или королевская династия, а вместе с нею — царство/королевство. Поскольку побеждённому дракону ранее поклонялись как всесильному богу погоды, то для новых правителей было важно «унаследовать» как можно больше атрибутов бывшего бога. В китайском мифе драконы фактически становятся предками князей/императоров; в другом предании предок остаётся героем, низвергнувшим дракона, однако образ его запечатлён так, чтобы подчеркнуть драконьи признаки императорской династии.

В этом примере обратите внимание на имитацию маски дракона или «устрашающего шлема», а символические черепа птиц и людей — явное подражание беспорядочно разбросанным костям у логова. Интересная деталь: отсутствие у рыцаря левой ноги — это подсознательный перенос художником на героя ещё одного из атрибутов дракона или реальное воспоминание о неком истребителе драконов, потерявшем ногу в одном из поединков (ср. с пустым рукавом Нельсона)? Голова лошади — ещё одно подражание облику дракона.

Вполне различимы здесь и немифические элементы. Необычное копьё может быть изображением реального оружия, передаваемого в качестве священной реликвии из поколения в поколение. Такое копьё было намного более удобным в ближнем бою, чем традиционное турнирное, а многочисленные шипы могли причинить более серьёзные и, следовательно, более разрушительные повреждения лётным камерам. Обратите внимание на вполне бинокулярное зрение драконов, редкое для рептилий, но необходимое для гипнотического воздействия. А в позе рыцаря и дракона есть намёк на то, что в реальных поединках успешно применялась тактика засады в сочетании с последующим нападением с фланга.

В предгорьях, вдоль кромки обработанных земель, тянется вереница мирных селений. В одной из скал живёт дракон, и сельские жители поклоняются ему, поднося каждое новолуние овцу или телёнка, а в день летнего солнцестояния — человеческую жертву, девочку из того семейства, в котором она считается лишней. Эти подношения дракону не вызывают недовольства у местных жителей — в других деревнях приносят такие же жертвы куда менее реальным богам — и они уверены, что дракон обеспечивает хорошую погоду. Однажды здесь появляется незнакомец, сильный человек, израненный во многих битвах и обладающий оружием, подобного которому местные ещё не видели: не какой-нибудь топор или молот из кремня, а длинное тонкое лезвие редкой остроты, обладающее, очевидно, ещё и волшебной силой. Незнакомец узнаёт об их драконе — или, что более вероятно, он узнал о нём раньше и прибыл, чтобы встретиться с чудовищем по неким своим причинам — и предлагает убить монстра. Селяне просят его уйти, уверяя, что им и так живётся совершенно замечательно: в деревне хватает жертв, совершенно не пригодных ни на что другое, а заботит всех лишь одно — чтобы стояла погода, гарантирующая хороший урожай зерновых. Тем не менее, незнакомец с волшебным мечом настойчиво убеждает их передумать.

И селяне сдаются, втайне молясь, чтобы бог избавил их, наконец, от этого назойливого пришельца. И, без сомнения, бог не раз удовлетворял эту их естественную просьбу, потому что зачастую незнакомец совершал какую-нибудь ошибку — пробовал одолеть дракона внутри его логова, или нападал на чудовище, когда у того с избытком хватало газа и на то, чтобы летать, и чтобы выдыхать пламя; либо рыцарь оказывался пойман леденящим взглядом и в результате бросался атаковать исключительно голову… Такие истории не сохранялись в преданиях, они лишь умножали число рыцарей, не сумевших одолеть монстра до прибытия подлинного героя.

Победитель дракона должен был оказаться очень удачливым или достаточно опытным воином, или то и другое сразу. Было несколько общепризнанных методов ведения боя (см. далее), но для истории о герое-победителе было важно, чтобы незнакомец убил чудовище без посторонней помощи. У пришлеца не было никакого желания делиться своей славой, а затем и властью, славою порождаемой. Он дожидался времени, когда приносилась главная жертва, связанная со сменой времён года или с выходом из пещеры дракона, голодного и озлобленного мучительным ростом новой лётной камеры и потому поджигающим одно-два поля. Селяне выбирали очередную жертву, украшали её несколькими драгоценными камнями и множеством цветов и вели к месту жертвоприношения, сопровождая процессию особой заунывной музыкой, вызывающей дракона из логова — вроде той, какою заклинатель змей выманивает кобру из корзины. Затем аборигены удалялись, а пришелец оставался в засаде, и как только дракон выходил к жертвенному алтарю, он нападал на него сбоку. Вряд ли коварному воину удавалось убить громадное чудовище даже несколькими ударами, потому что жизненно важные органы составляли слишком малую часть тела дракона, но первая же пара ударов предотвращала полёт монстра и лишала его возможности выдыхать пламя.

И дикие звери островов будут выть в пустынных чертогах их, и драконы — в их увеселительных домах.

Исаия 13, 22*

___________________________

* Так в английском оригинале. В русском синодальном переводе тот же библейский стих звучит несколько иначе: «Шакалы будут выть в чертогах, и гиены — в увеселительных домах». — Прим. переводчика.

После этого он становился почти безопасен, и перед казнью его можно было даже отвести в деревню: следом за собой, на верёвке.

Затем пришелец по следам дракона мог проследовать к его логову. (Даже если бы монстр не шёл, а летел, отыскать его пещеру было не слишком сложно, уж слишком загрязняли драконы место своего обитания.) И если там в самом деле обнаруживался клад — а далее я намерен показать, что он вполне мог там быть, — отныне рыцарь становился очень богатым человеком. Но в любом случае отныне он признавался великим, хотя его волшебный меч вполне мог быть изрядно подпорчен драконьими кислотами. Кроме того, если странник, убивший бога, не оказывался настолько невезучим, что следом за его подвигом следовали засуха и неурожай, то в том же году он получал шанс занять место бога. Он мог укрепить своё положение ещё и женившись на дочери одного из местных аристократов — возможно даже, что эту девушку, если она была достаточно привлекательной, он использовал ещё и как разменную карту — и становился местным царьком. Менестрели сходились к его двору и воспевали в гимнах благородный подвиг героя, по-своему узаконивая его правление. По той же самой причине и его заинтересованные наследники исправно следили бы за тем, чтобы история о славной битве со Змием не забывалась. Но повествователи неизбежно склонны искажать детали, адаптируя сказ к современным им нормам и обычаям, пока всё это окончательно не становилось легендой, ожидающей изобретения письма, чтобы быть запечатлённой и подвергнуться изучению учёными, которые наконец-то и смогут выделить в ней явные вавилонские корни. 

(В силу магических обстоятельств Джим Экерт оказался в теле дракона.)… раздался треск веток. Футах в двадцати от него полоса кустарников резко раздвинулась, извергая человека, с головы до ног закованного в латы… сидящего верхом на крупном, на первый взгляд довольно неуклюжем белом коне.

Заинтересовавшись, Джим даже присел, чтоб рассмотреть всё получше.

Это было, как оказалось, не самое удачное решение. Всадник сразу заметил его — забрало с лязгом опустилось, длинное копьё, казалось, само вскочило в его одетую стальной перчаткой руку, сверкнули золотом шпоры и белый конь сорвался в тяжёлый галоп, устремляясь прямо на Джима.

— Невилл-Смит! Невилл-Смит! — ревел приглушённый шлемом клич рыцаря.

Гордон Р. Диксон «Дракон и Джордж»

Одно из редких изображений, дающих представление о реальных размерах взрослого дракона. Обычно в силу ряда причин художники были склонны их преуменьшать. Прежде всего, существует традиция преувеличивать в два-три раза по отношению к реальности габариты неизвестного устрашающего явления природы, из-за чего получалось, что, например, рост гигантов оказывался между десятью и двадцатью футами. В соответствии с этой традицией дракон мог изображаться как существо в пять или даже десять — но никак не в сотню — раз объёмнее вола. Кроме этого, художники испытывали затруднения при попытках правдоподобного изображения подобных существ, особенно если учесть, что давным-давно было утрачено знание о том, что большая часть этих гигантских тел почти ничего не весила. Какие ноги или крылья выдержали бы такие объёмы плоти и какою должна быть почва, чтобы такой монстр не проваливался хотя бы при ходьбе? Наконец, непросто приходится и актёрам, противостоящим по ходу сюжета врагу такого масштаба, при создании убедительной сцены, в которой крохотный рыцарь на коне размером с мышь одолевает огромного врага. Героя необходимо изображать «героических» размеров, а зато героине вполне позволительно быть тщедушной, малорослой и слабой, чтоб ещё сильнее подчеркнуть безысходность и трагизм её положения.