Питер Дикинсон «Полёт драконов». Речь драконов

«С драконами, это всегда «или-или»: или он будет с тобой разговаривать, или будет тебя есть. Если ты можешь заставить его делать первое и не делать второго, то ты — Повелитель Драконов.»

Урсула Ле Гуин «Гробницы Атуана»

До сих пор я почти не касался греческих мифов, хотя греки донесли до нас сведения о нескольких драконах. Один из них охранял Золотое Руно, другой — золотые яблоки Гесперид (оба, ясное дело, были хранителями сокровищ). Второй был убит героем Кадмом. Были и другие монстры с несомненными признаками дракона, вроде Сфинкса или Медузы. Само слово «дракон» — греческого происхождения, и, кажется, связано с глаголом «наблюдать». Греки воспринимали драконов как наблюдателей.

Кроме этого, почти во всех греческих мифах упоминаются две основных особенности драконов: 1) не следует встречаться с пристальным взглядом дракона, иначе окажешься беспомощным; 2) дракон разговаривает загадками и, вероятно, знает о собеседнике не меньше, чем тот — сам о себе.

— О, будем печь пироги, верно? — сказал Константес.

Он сделал вид, будто запрыгнул на противень и тут же свалился с него, что проделал несколько раз. Потом заявил:

— Вам придётся лично показать мне, как это делается, почтенная драконесса. Иначе мне век этому не научиться.

И драконесса сказала:

— Где же твоя сообразительность, мальчик? Смотри, всё очень просто.

«Константес и Дракон»

Греческая народная сказка,

пересказанная Рут Маннинг-Сандерс

К примеру, Сфинкс, был летающим чудовищем. Он сидел на скале у Фив и заставлял всех проходящих мимо отгадывать загадку. Тех, кто терпел в этом неудачу, он швырял на камни и пожирал. Наконец, появился герой Эдип, и дал правильный ответ, после чего Сфинкс вскрикнул и улетел. Обратите внимание: чудовище могло летать, оно «заставляло» отвечать, а искомым ответом было слово «Человек» — то есть сам Эдип.

Медуза Горгона была женщиной со змеями вместо волос. Своим пристальным взглядом она могла превратить в камень любое живое существо, а в итоге была убита Персеем, воспользовавшимся при этом полированным щитом как зеркалом, чтобы при нападении на монстра избежать прямого взгляда на него. Я не думаю, что удастся много извлечь из цепочки «драконы/змеи/волосы-змеи». Проще сказать, что древние греки были очень антропоцентричны в своём восприятии мира. К примеру, их высшее божество — бог-бык, которому поклонялись их предки, — со временем перестал быть быком, превратившись в аспект человекообразного Зевса, иногда оборачивавшегося быком для собственных нужд. Греки вообще мыслили очень конкретными категориями. Потому, передавая из поколения в поколение историю о герое, убившем некоего обладавшего гипнотизирующим взглядом противника, они вполне могли превратить монстра, которого с определённого момента уже не могли даже толком представить, в женщину. К зеркальному щиту вернёмся чуть позднее.

Сюда же примыкает и ещё одна известная легенда из другого культурного слоя. Это предание об убийстве Сигурдом дракона Фафнира. История эта в скандинавском фольклоре существует во множестве вариантов, но суть её сводится к следующему. Фафнир и Регин — сыновья Грейдмара. В качестве своего рода выкупа за гибель от рук богов их третьего брата, эти боги одаряют их всех (то есть Фафнира, Регина и Грейдмара) грудой золота. Но Фафнир убивает отца, забирает себе золото и отцовский волшебный шлем, способный внушать всем ужас, и превращается в дракона, чтобы охранять сокровища. Регин же выковывает волшебный меч и коварно подговаривает юного героя Сигурда убить дракона, что Сигурд и исполняет, используя систему ям, описанную выше. Умирая, Фафнир спрашивает, кто же убил его и почему он не устрашился шлема. Сигурд отказывается назвать себя, но Фафнир неким образом всё же узнаёт это и предсказывает гибель тому, кто завладеет его сокровищем. После этого Регин просит Сигурда приготовить ему снедь из сердца убитого дракона, в ходе чего Сигурд случайно делает глоток драконьей крови. И тут же оказывается способен понимать язык птиц, благодаря чему узнаёт от пары поползней, что Регин задумал убить его. Упреждая события, он сам убивает Регина и завладевает сокровищами.

Безусловно, эта история содержит почти все основные элементы мифа о драконе, кроме полёта и пламенного выдоха. (Возможно, применительно к Фафниру речь идёт о крупном, но ещё незрелом самце.) Две особые детали, на которых здесь нам следует задержать внимание, это, во-первых, всеустрашающий волшебный шлем, а во-вторых — прозорливость Фафнира, без слов узнавшего, кто таков Сигурд.

Секунд десять тигр казался неподвижным, а затем, пристально глядя на человека, медленно наклонил голову, опуская и оттягивая назад подбородок… это был частью того естественного гипнотизма, в котором он не раз упражнялся в своём карьере, и хотя Чинн никак не походил на испуганную бурёнку, некоторое время он всё же стоял, ошеломлённый таким странным поведением противника. А голова тигра — тело его, казалось, находилось где-то далеко позади — надвигалась всё ближе и ближе…

«Надо же! — подумал Чинн. — Да он же хочет меня запугать…»

И тут же, испепеляемый двумя громадными пылающими глазами, отпрыгнул в сторону с линии взгляда.

Редьярд Киплинг «Могила Предков»

Интересно, что ужасающий волшебный шлем не играет во всей этой истории абсолютно никакой роли, а во многих современных версиях даже не упоминается. Классические версии исправно называют владельцем этого вожделенного шлема Грейдмара, хотя некоторые из них приписывают ношение его Фафниру, когда тот убивает своего отца. Но в самых ранних версиях шлем попросту возникает ниоткуда в связи с отношениями между Фафниром и Сигурдом и упоминается несколько раз без каких-либо объяснений. Таким образом, приписывание владения шлемом Грейдмару выглядит как более поздняя добавка, принадлежащая повествователям, уже не понимавшим, что ужасающий шлем был неотъемлемым атрибутом драконов. Именно его я несколько раз упомянул ранее, называя маской дракона, у которой было две основных функции. Она действительно играла роль шлема, поскольку обеспечивала защиту хрупкого черепа дракона, и вселяла ужас, являясь существенным элементом в арсенале гипнотических средств драконов.

В предыдущих главах я упоминал гипнотические способности дракона, не объясняя, почему полагаю, что они существовали, или как они развились в качестве необходимого дополнения к основной особенности наших персонажей: их полёту. Настало время восполнить этот пробел.

Я убеждён в реальности гипнотических способностей драконов, потому что они — то единственное, с помощью чего можно объяснить такое неоднократно задокументированное явление, как речь дракона. При этом я не могу допустить, что драконы действительно говорили. Речь — основная и первичная особенность существа, и невозможно, чтобы животное, уже достаточно развившееся в другом направлении, оказалось способно не только овладеть речью, но ещё и развить её до такой степени, чтобы общаться на нескольких сотнях человеческих языков, которые, вероятно, существовали даже в каменном веке. Речь, с одной стороны, требует наличия интеллекта, а с другой — провоцирует развитие такового.

Я вовсе не склонен утверждать, будто человеческий интеллект является единственно возможной формой существования разума, но полагаю невозможным развитие у драконов интеллекта настолько близкого к человеческому, чтобы овладеть речью. По сути, я просто не считаю их настолько развитыми интеллектуально. Есть целый пласт легенд о драконах, связанных уже не с героями, а с крестьянами, и в них крестьяне неизменно побеждают хитростью драконов, неизменно предстающих существами сильными, коварными, владеющими магией и особым знанием, но в действительности — крайне недалёкими. И я полагаю, что именно такими они представали людям каменного века, имевшими с ними дело.

Гед смотрел на него с благоговейным трепетом. Не было таких песен, или преданий, которые могли бы подготовить к подобному зрелищу. Он смотрел как зачарованный и едва не попался, собравшись взглянуть в глаза дракону: никто не способен выдержать их взгляда. Но Гед вовремя отвёл взгляд, избежав встречи с громадными маслянисто-зелеными останавливающими кровь зрачками.

У. Ле Гуин «Волшебник Земноморья»

— На семь лет я оставлю тебя в покое, — сказал дракон. — Но через семь лет загадаю загадку. Если отгадаешь её, ты свободен. Но если не сможешь отгадать — навечно станешь моим слугой.

Гримм «Дракон и его бабушка»

Почти нереально представить себе и уж тем более — воспроизвести в иллюстрации всю реальную, физически осязаемую силу взгляда дракона. Однако должны ли мы относиться к часто встречающимся упоминаниям о зеркалах, выступавших в качестве способа защиты от этого пристального взгляда, как к намёку на то, что в зрачке огромного драконьего глаза возникало некое особое отражение света — особый блик? Или более вероятно, что все эти истории — просто дань устной традиции, пытавшейся передать чувство глубочайшей беспомощности, испытываемое жертвой перед ликом чудовища? Современные исследования отдельных функций долей мозга предполагают, что пристальный взгляд, возможно, действовал так, поскольку вносил элемент неоднородности в мозг жертвы посредством подачи на одну из долей мозга обратной связи, не совпадающей с обратной связью, прилагаемой к другой доле. Если это так, то образ волшебного зеркала предельно точно соответствует тому, что имело место в действительности.

Откуда же взялась эта гипнотическая сила? Её возникновение было связано с тремя факторами, восходящими к основной особенности драконов: к их полёту. Дракон был очень уязвим, крайне неповоротлив и при этом казался огромным и грозным. Для выживания ему необходимо было охотиться и защищаться, то есть ему было необходимо найти способ охоты, не связанный с преследованием, и метод самозащиты, не связанный с боем или сражением.

Эволюция склонна иметь дело, если можно так выразиться, с сутью. И наделяя существо каким-либо естественным преимуществом, далее она это преимущество развивает и совершенствует. В нашем случае роль такого явного преимущества играл облик дракона, выглядящего и без того достаточно жутковато. Животное, защищаемое до известной степени своим свирепым видом, будет стремиться выглядеть всё более устрашающим, пока едва ли не любое противостоящее ему существо не окажется попросту парализовано страхом. Откуда уже до способности вызывать гипнотический транс — попросту… лапой подать :).

При этом гипнотизм не является чем-то исключительным с точки зрения природы. Наиболее известный тому пример — способность некоторых змей буквально обездвиживать жертву, при чём та застывает, покорно дожидаясь, когда будет проглочена заживо. И даже человек не вполне защищён от такого рода воздействия. К примеру, британские тигроловы — в лучшие дни Империи — иногда оказывались почти парализованы пристальным взглядом их потенциальной жертвы. И уж если тигры, у которых этот дар развит не слишком, успешно применяли его против вооруженных современным оружием и уверенных в превосходстве своего научно-материалистического мировоззрения европейцев, то насколько же эффективным по своему воздействию должен был оказаться пристальный, поистине гипнотизирующий взгляд громадных глаз дракона для человека каменного века?

Неверно было бы утверждать, будто всего этого мы не помним и не знаем, потому что крупицы некогда пережитого опыта сохраняются в преданиях. Страх, леденящий все члены… Ужас, исходящий от существа, задавшего вопрос, ответ на который является насколько очевидным, настолько и ускользающим — именно такой вопрос Сфинкс задавал каждому путнику, и ответ на него путник не мог отыскать, потому что этим ответом был он сам: спрошенный путник, то есть человек.

Это, конечно, способ поговорить с драконами… ни один дракон не устоит перед соблазном поиграть в загадки.

Дж. Р. Р. Толкин «Хоббит»

Кто я? Что я? Почему я?

Вопросы эти могли быть безмолвными. Могло возникать просто чувство вопрошания. Но когда транс оставлял героя, как это происходит с человеком, пробуждающимся ото сна, герой подсознательно преображал элементы привидевшегося ему в то, что он был в состоянии понять и объяснить. Он, казалось, всматривался в себя самого, отражённого в странном зеркале. В этом зеркале его «я», казалось, внимало языку и грамматике, которые были и знакомы ему, и одновременно для него непостижимы, подобно ускользающей от разума загадке.

Два «я», несколько «я»… мысль лихорадочно металась в поисках ответа, от которого зависела сама жизнь. Но если герой обладал волей и разумом, достаточными для того, чтобы свести воедино все свои разрозненные во времени «я», он обнаруживал, что как раз за и между ними находится отыскиваемый им ответ. Он рассеивал охвативший его морок и осознавал, что с ним произошло, тем самым подводя себя к обретению разгадки.

Он — Эдип, он — человек, он — здесь, чтобы убить чудовище.

Вот и всё объяснение и пристальному магическому взгляду дракона, и его несомненно сверхъестественному всеведение — всё то, что он, казалось, знал, оказывалось по сути тем, что знал о себе сам человек: имя, происхождение и детали, неведомые никому, кроме него самого. Но, едва освободившись от драконьего леденящего взора, поправ ужас, человек обнаруживал, что его противник не способен состязаться с ним ни в скорости, ни в интеллекте. Гигантский и с виду неодолимый монстр оказывался глупым, наивным и очень уязвимым… Его было легко перехитрить, легко убить.

Мне не хотелось бы слишком заострять внимание на зеркале. Зеркало — предмет, достаточно понятный и необходимый любому рассказчику для того, чтобы объяснить, как герою удалось преодолеть магию пристального взгляда. Но я полагаю, что символическое значение зеркала много глубже. По-видимому, оно здесь вполне уместно, как и истинная драконология, и, пожалуй, дело обстоит именно так, потому что это согласуется с внутренней правдой о встречах с драконами.

И, наконец, несколько слов о маске или ужасающем шлеме. Для взрослеющего дракона, находящегося в узком логове, голова была единственным местом, реально подвергавшимся нападению, потому совершенно естественно возникла эволюционная необходимость укрепить голову маской — массивным слоем лёгкой, но упругой ткани, прикрывающей тонкий и хрупкий череп. Постепенно эта маска приняла форму, способствующую гипнотическому воздействию на противника, одновременно сосредоточивая все атаки любого — пусть даже и не подверженного гипнозу — врага на этом неуязвимом месте.

Правда была не в том, что у драконов было лишь одно уязвимое место, которое герою надлежало обнаружить, а в том, у них имелось лишь одно неуязвимое место, которого при нападении надлежало избегать. И сам факт того, что герои зачастую терпели неудачу, служит дополнительным свидетельством силы воздействия взгляда и маски дракона.